Простишь – не простишь

– Что же теперь делать, мама? Что делать? – задыхаясь, пробормотала она.

Знаю, дочка, ты хотела бы обратить время вспять, все исправить, выровнять, изменить. Но это невозможно.

Селеста положила мне голову на плечо, я вдыхала аромат ее духов, нежно гладила по волосам. Пыталась рассеяться, отвлечься.

– Доченька, дорогая, ничего не поделаешь. Ты и так старалась больше всех. Ты спасла мне жизнь. Без тебя бы я, и беременная, легла на рельсы. Но ты всегда была рядом, жизнерадостная, надежная, верная. Ты любила меня всем сердцем безо всяких условий. И я решила все выдержать, не сдаваться. Именно ты выбрала сестре имя: Маргерит. Мне было наплевать, хоть Корали, хоть Надежда. Я подумала тогда: «Маргерит! Пожалуй, я полюблю тебя. Немного. Очень. Всей душой. Нет, НЕ ПОЛЮБЛЮ НИКОГДА».

Я очутилась на самом дне и должна была выжить. Я пряталась, чтобы выплакаться: двенадцатилетняя Селеста не должна видеть мать в слезах, с красными опухшими глазами.

Жак признал Маргерит законной дочерью. Лучше принять в дом чужую, чем стать для всех рогоносцем. Только мои и его родители знали правду. Перед ними он разыгрывал благородство, великодушие: «Малышка станет родной сестрой Селесты. Она не должна расплачиваться за грех своей матери. Она ни в чем не будет нуждаться. Я поневоле ухожу из семьи, однако никогда не оставлю девочек без помощи». Как же, рассказывай!

Остальным – друзьям, коллегам, товарищам по университету, – он объяснял наш развод давними непримиримыми разногласиями. Якобы мы надеялись, что второй ребенок нас сблизит, но тщетно.

Все, кого он уважал и ценил, оставались в городе и не могли узнать истинной причины. А до здешних, что отлично понимали, откуда появился крест на щеке малютки, Жаку дела не было. Он оставил мне загородный дом и был таков. Никогда сюда больше не приезжал. Мы расстались без скандала, по обоюдному согласию. Я обязалась молчать, он – регулярно выплачивать мне определенную сумму.

– Мама, а как же Рудольф? Что он делал все это время? Что говорил?

– Он бесследно исчез, когда я была на восьмом месяце. Ремонт заканчивал другой мастер. Однажды мясник сообщил мне, что Рудольф вообще уехал из этих мест, и потом с нехорошей усмешкой, гнусно подмигивая, осведомился, как себя чувствует маленькая.

Сколько воды с тех пор утекло! Мясник давно прикрыл свою лавочку, многие умерли, многие куда-то переселились. Никто уж и не помнит о кресте на щеке какого-то строителя. Одной мне родимое пятно Маргерит не дает покоя. Младшая дочь – мой тяжкий крест. Каждое ее слово, каждое движение подпитывает мою ненависть. Прости, Селеста. Я знаю, что несправедлива к ней, но ничего не могу с собой поделать.

Селеста молчала, не шевелилась. Моя исповедь пригвоздила ее к месту. Вокруг нас дрожала желтая люцерна. Нет, это я дрожала с головы до ног.

Когда-то Рудольф шептал мне грубоватым врадчивым голосом: «Я буду звать тебя Джин. Так куда красивее».

Но стоило мне забеременеть, мужчины, что клялись мне в любви, подло сбежали. Говорят, что души детей выбирают нас, родителей. Так какого черта Маргерит понадобилась именно я?!

Она пришла в мой мир и полностью его разрушила.

– И ты, Селеста, просишь, чтобы я уговорила ее не делать аборт? Она родит себе на горе. Не допустим, чтобы несчастье повторялось снова и снова. Если любишь сестру, поддержи ее. Пусть избавится от нежеланного ребенка. И, пожалуйста, оставим эту тему. Теперь ты знаешь все.

– Прости, мама, но так нельзя…

– Милая, о чем ты?

Селеста глянула мне прямо в глаза с неожиданной злобой.

– О чем я? Нет, ты о чем, скажи! Оставим эту тему? Какую? Уточни! Беременность Маргерит или твой небольшой секрет? Думаешь, мне все по барабану?! Ах да, прости за глупость, я ведь с детства все понимала, но молчала из деликатности. Какие уж тут секреты. Тебе тогда казалось, что и Маргерит обо всем догадывается, да? Оставим эту тему. Как мило! Ты хоть раз подумала обо мне, когда лгала всем подряд? Только ты у нас страдалица, верно? Я знала, что ты любишь меня, а не сестру, что ты любишь меня одну, и страшно мучилась. Юность прошла мимо, ведь я все пыталась искупить вину, боролась с несправедливостью. А тебе и невдомек? Оставим эту тему? И о том, как ты сбагрила младшую в интернат, говорить не будем? Больше никаких объяснений и выяснений, я правильно поняла? Время вышло? Ты исповедалась, облегчила душу, утешилась, успокоилась и доказала, что аборт – великое благо. Одним махом. Ловко! Забудем о прошлом, станем жить-поживать, добра наживать. Ничего не изменилось, хоть тайное и стало явным. И если б не случайная беременность Маргерит, ты бы унесла свой секрет в могилу, как это сделал мой отец, я права? Ответь мне, мама! Ты бы ничего не рассказала, никогда?

Ее гневные филиппики прервал мобильный.

Я обмерла от ужаса. Еще ни разу в жизни Селеста не говорила со мной таким тоном. И ни с кем другим, насколько мне известно. Больше всего меня поразило то, что дочь нисколько мне не сочувствовала.