Проститут

Полтора года назад звериный порыв, исходящий от провинциальной девицы, в энтузиазме своем готовой облизать, обсосать и одарить своими примитивными сексуальными ласками кого угодно – от знаменитого продюсера и до шофера, лишь бы попасть в святая святых на ТВ, чем-то задел Мэлса Фаризова. На тот момент Мэлз уже две недели пребывал в перманентном алкогольно-кокаиновом похмелье и от похмелья этого находился в состоянии некой философской задумчивости. Он поглядел на эту провинциальную шлюшку и вяло сказал:

– А что? А хрен его знает, может и попробовать? Экая, однако, капля яда из нее вытекет…

Что он имел в виду под каплей яда? Никто тогда не переспросил.

Бригадир охранников, готовый было уже выкинуть Валю Макрушкину на улицу, после такого философского резюме своего хозяина был вынужден отложить привычное действие, которое обычно следовало за оральным сексом в исполнении очередной соискательницы аудиенции у знаменитого продюсера. Здоровенный шкаф под два метра ростом, все еще крепко сжимавший тонкое запястье Вали Макрушкиной, нердоуменно переспросил:

– Так что? Куда ее? В студию отвезти или…

– В студию, – кивнул Мэлс Фаризов. – Попробуем ее в паре с этой новенькой, с Лулу.

Так вот и попала Валя Макрушкина в обойму звездочек самого великого Мэлса.

Попала, потому как вдруг привиделось ему с утра, что весь он переполнен ядом. И что весь мир тоже переполнен ядом… То ли ядом любви… В смысле – инфекциями, передающимися половым путем, включая ВИЧ и недавно обнаруженную у Мэлса застарелую, дважды по небрежности венерологов пропущенную уреаплазму… То ли ядом познания и ядом бытия…

Кто его знает, гения, что ему почудилось, когда он увидал испуганно-отрешенное блядское личико Вали Макрушкиной?

На то он и гений, чтобы в на все готовой шлюшке увидать будущую богиню шоу-бизнеса.

Два дня Валю беспрерывно фотографировали.

Красили, переодевали, потом смывали макияж, снова переодевали, снова красили и снимали, снимали, снимали и снимали.

Ей даже надоело.

И даже удивляло, что никто при этом ее не бил и не заставлял ежеминутно выполнять рабьи сексуальные обязанности, к чему она привыкла в своей жизни до попадания к Мэлсу.

– Однако сделай ее похожей на каплю яда, – сказал Мэлс главному дизайнеру своих проектов моднющему фото-художнику Савве Мартимьянову, более известному под кличкой Савэлло. – Я уже компоузерам нашим накреативил, заказал хиточек с текстом, где рефреном пойдет тема капли яда…

– Тема капли яда? – пожав плечами, переспросил Савэлло. – Не хер делать, легко!

Савэлло не нравилось работать с этой моделью.

Если эту существо, облаченное в колготки "Sanpellegrino" и белье от "Victoria's Secret" можно было вообще назвать моделью.

Покуда – это было не моделью, а студнем.

Но Мэлс заказал эту работу и дал денег.

Приходилось выдумывать, вертеть-крутить, креативить.

К исходу второго вечера Савэлло, утомленный провинциальными ужимками Вали – Капельки и ее постоянными намеками на готовность к оральному сексу, в чем она, по скудоумию своему, видела верх либерализованного шарма и этакий гламурный стиль жизни, Савелло придумал-таки образ и сделал серию снимков…

А к утру Мэлсу привезли и текст песни с клавиром, цифровкой и даже с наигранной самим компоузером Сливой на его "Ямахе" фонограммой "минус один".

Мэлс послушал.

Ему понравилось.

– Все признаки хитовости присутствуют, – удовлетворенно кивнул он, – волоките эту маршанскую дурочку в студию и Лулушку-проститутку к ней в придачу. У нас осталось оплаченное время от Сташевского, будем записывать "Carton Babies".

– А эта маршанская Капля, она хоть петь-то может? – уже в машине на всякий случай поинтересовался помощник Мэлса – Коля Сигал (по паспорту Сигалёв).

– А меня не интересует, поет она там или нет, – отмахнулся Мэлс. – Лулушка будет петь, у нее голос и вообще музыкальное образование. Она вытянет, а там и подголоски наложим в студии, сессионных девок поназапишем. В первый раз, что ли?

– Так и на хера нам эта маршанская? – недоуменно хмыкнул Коля Сигал.

– А у маршанской, братец, у нее шарм эссенцированно блядский и какой-то особенно трагический при этом, как в поэзии серебряного века, понимаешь? – пояснил Мэлс, доставая серебряную пудреницу с кокаином.

– А-а-а! – изобразил понимание Коля Сигал. – Одна у нас петь будет, а другая -фэйсом торговать.

– Верно мыслишь, – кивнул Мэлс, звучно втягивая в ноздрю порцию на сто пятьдесят евро.

***

В студии Валя-Капелька была сперва даже разочарована.

Петь в комнатку за стеклом, где стояли микрофоны, прикрытые такими смешными круглыми занавесочками, – пошли ее напарница по группе Лулу и еще две девушки из так называемых студийных сессионисток. А ее – восходящую звезду московского MTV-шного гламура, как Валя себя уже представляла, – туда, в эту комнатку, отгороженную от аппаратной огромным толстым звуконепроницаемым стеклом, даже не пригласили.

В аппаратной, возле большого с кнопками и полосками фэйдеров стола, похожего на космический пульт управления звездолетом из фильма Джорджа Лукаса, расположились Мэлс, компоузер Слива и звукорежиссер Андрюша.