Проститут

Эля, естественно, не сказала Маше и Вике, что Дима ее друг и любовник, с которым она сожительствует уже почти год. Но когда она устраивала подружкам прощальную вечеринку у себя на квартире, когда женщины уже изрядно выпили и пришли в восторженно-эйфорическое состояние, Эля вдруг предложила, не вызвать ли стриптизёра? Что нам, слабо? Или мы не в современной Москве живем?

И она позвонила Диме Бальзамову.

И он плясал перед старыми пьяными женщинами.

А они хохотали и требовали раздеваться догола.

Это было унизительно.

Это было противно.

А Эля…

А Элла Семеновна сидела немного сбоку, немного поодаль, и глядела, как ее подружки по институту, войдя в раж и отбросив стыд, наперебой засовывают ее Диме Бальзамову долларовые десятки и двадцатки в позорные стриптизерские трусы-стринги…

– Ну все! – хлопнув в ладоши, вдруг оборвала веселье Элла Семеновна. – Нам пора ехать на вокзал, а стриптизер свободен.

Элла достала из сумочки деньги и с деланным пренебрежением оттопырив нижнюю губку, протянула Диме триста долларов.

– Я, может быть, вас еще раз вызову. Вы сегодня хорошо танцевали, мне понравилось, – сказала она поспешно натягивавшему джинсы Диме.

Он ждал до четверга.

И уже начал терять надежду.

А что, если не позвонит?

Неужели придется начинать все с начала? И почти год на Москве потерян понапрасну из-за глупой измены?

Дима уже начал прикидывать в уме, как начинать новую жизнь…

Куда идти работать?

А может, и правда в агентство? Проститутом и стриптизером?

Ведь у него получилось перед этими провинциалками?

Он сосчитал, сколько мятых долларов они тогда ему напихали в трусы. Около ста пятидесяти. Все мелкими – по десятке и по двадцатке. Сотенных там не было. Но был гонорар за вызов – триста долларов. Итого почти пятьсот за вечер. Жить можно, если даже работать через день – через два…

Но вечером в четверг Элла позвонила.

Приезжай.

Ты прощен…

Прощен условно.

Как бывает у заключенных и осужденных – условное освобождение из под стражи.

Ах, как он старался в тот четверг, вылизывая каждый сантиметрик ее истосковавшегося по мужской ласке тела!

И после двухнедельного воздержания, после этого двухнедельного наказания, и главное – после двухнедельного страха оказаться выброшенным на улицу, Дима вдруг ощутил неподдельную страсть к своей госпоже и восхищение ее властью над ним…

– А как ты думаешь, когда граф Орлов, которому дала бы любая шестнадцатилетняя фрейлина, спал с уже немолодой Екатериной, он насиловал себя? Он только изображал страсть или истинно любил царицу? – как-то спросила Диму Элла Семеновна, когда они вместе ездили в Питер и в Русском музее стояли перед портретом молодого графа.

– Я думаю, он ее любил, – ответил Дима.

– Правильно думаешь, – кивнула Элла Семеновна.

А в купе-СВ ночного экспресса "Красная Стрела", когда они ехали назад в Москву, Элла вдруг вернулась к теме юного графа Орлова и немолодой Екатерины.

– Он е…ал ее не как женщину, – развивала свою мысль пьяная от выпитой водки Элла Семеновна, – он е…ал ее, как всю Россию-матушку. Его это возбуждало… В детстве я читала непечатные нецензурные стихи об Екатерине и об Орлове, где были такие строчки: "Ебу твою державу, мать"…

Дима слушал и восхищался своею женщиной.

Да.

Она выведет его в графья.

И вот – вывела-таки.

Элла работала в "Интер-Медиа-Групп" заместителем коммерческого директора.

Она многому научила Диму, рассказывая, как теперь делается телевидение, и кто, кроме государства, заказывает здесь музыку.

– Если отбросить обязаловку, которую навешивает на главные редакции Старая площадь, то всю программную политику теперь определяют рекламные спонсоры и обладатели больших рекламных пакетов, – объясняла Элла Семеновна. – "Интер-Медиа" – это как бы новый идеологический хозяин телевидения, потому как вся реклама покупается и скупается нами как посредником между телевидением и рекламодателями, понимаешь?

Дима понимающе кивал.

– Раньше, когда телевидение было государственным, всю программную политику определяли в идеологическом отделе ЦК, и все программы, даже развлекательные, еще на уровне проекта утверждались на Старой площади у соответствующих секретарей и завотделами. И это было правильно, потому как все деньги, все финансирование телевидения было государственным, а кто платит, тот и заказывает…

Потом появились частные владельцы, финансирующие телеканалы. Березовский, Гусинский, ты слыхал, наверное?

Дима, сглатывая слюну, покорно кивал.

– И новые, частные каналы, или частично частные, частично государственные, стали финансироваться смешанно – и за счет прямых дотаций, либо от государства, либо от частных лиц, и за счет рекламы. А рекламу больше продают тем каналам, которые имеют более высокий рейтинг. А это что значит?

– Это значит, что отныне программную политику и стратегию определяют сами владельцы телеканалов, – ответил Дима.