Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

«Заповеди» А. Б. Залкинда являются ярким свидетельством того сумбура, который воцарился в умах даже вполне образованных и культурных представителей коммунистической партии в результате соединения рабочего движения и революционной теории, в данном случае увязывания стиля полового поведения городских низов с идеями о свободной любви. Вместо того чтобы развивать общую культуру масс, что, несомненно, привело бы к оздоровлению отношений между полами, внушать мысли об относительности понятия «свобода», тем более в интимных вопросах, предлагалось попросту «запретить» нормальные проявления человеческой натуры даже в самых цивилизованных формах. Казалось бы, вся человеческая природа должна была бы восстать против этого революционно-классового абсурда. Действительно, как «чушь и мещанскую накипь, которая желает лезть во все карманы», оценил заповеди А. Б. Залкинда Н. И. Бухарин[327]. Но у «врача партии» нашлось немало сторонников. Так, Ем. Ярославский, выступая на XXII Ленинградской губернской конференции в декабре 1925 г., активно проповедовал половое воздержание, которое «…сводится к социальной сдержке»[328]. Неистовые ревнители социалистического аскетизма нашлись и в среде комсомольских активистов. Таковым по духу было, в частности, выступление члена Московско-Нарвского райкома ВЛКСМ г. Ленинграда на «Красном путиловце» в 1926 г. на встрече прокурора города с молодежью завода, посвященной «чубаровскому делу». Ответ активиста на вопрос, естественный в обстановке свободно и широко обсуждавшейся проблемы интимных взаимоотношений о том, как молодому человеку удовлетворить его нормальные физиологические потребности в новом обществе, прозвучал достаточно резко и безапелляционно: «Нельзя позволять себе такие мысли. Эти чувства и времена, бывшие до Октябрьской революции, давно отошли»[329]. Подобным образом наставлял молодых рабочих фабрики «Красный треугольник» и инструктор ЦК ВЛКСМ: «Молодежь начала больше интересоваться личной жизнью. С этим надо бороться»[330]. Центральный же Комитет ВЛКСМ, обследовав в конце 20-х гг. ряд комсомольских организаций крупных городов, в том числе и Ленинграда, строго указал: «Советскому государству нужны только люди энергии, упорства и настойчивости, любящие только общеклассовое дело…»[331]

В связи с пропагандировавшийся идеей о нарастании остроты классовой борьбы политические мотивы стали все отчетливее прослеживаться в ходе попыток общественного вмешательства в проблему взаимоотношений полов. Примечательным в этом плане является нашумевшая в 1927 г. история, имевшая, правда, место на московском заводе «Серп и молот», но достаточно типичная для того времени, ибо она вполне могла произойти и в Ленинграде. В нетоварищеском отношении к девушке — попытке склонить ее к интимной связи — обвинялся комсомолец А. Деев. Общественный суд не смог толком разобраться в степени виновности молодого рабочего. Не случайно юристы подчеркивают, что при рассмотрении дел об изнасиловании чрезвычайно важно исследовать черты личности потерпевшей. Однако это не было принято во внимание. На решение конфликтной комиссии оказал влияние факт социального происхождения обвиняемого — он был сыном кулака. Квинтэссенция речи общественного обвинителя С. Н. Смидович — одной из оппоненток А. М. Коллонтай — заключалась в следующем: «Эксплуататорское отношение А. Деева к девушке привело нас к выявлению его кулацкой психологии». Действия комсомольца, обстоятельства которых так и не удалось выяснить, были квалифицированы как «непролетарское, некоммунистическое поведение в быту». А. Деева исключили из комсомола, вменив ему в вину то, что он «блокировался с кулаком и противодействовал политике Советской власти»[332]. Таким образом, на первый план выдвигалась лишь политическая мотивация оценки аморального поведения. К сожалению, подобный подход становился обыденным. Сомнительного содержания теоретизирование о классово-революционном подборе пар способствовало активному вторжению идеологии в интимные отношения молодежи больших и малых социальных структур, что в конечном итоге должно было привести к нивелированию личности, ущемлению ее прав, а вовсе не воспитанию высоких чувств.

Судя по статистическим данным, идеи социалистического аскетизма не прижились в пролетарской среде в 20-е гг. Юноши и девушки с фабричных окраин рано и вполне безответственно продолжали вступать в половые связи. Это, конечно, не имело ничего общего с идеалами свободной любви, о которой мечтали демократы прошлого. Думается, что в первое послереволюционное десятилетие в сексуальном поведении представителей пролетариата даже такого крупного города, каким был Ленинград, не произошло сильных изменений ни с точки зрения особой его либерализации, ни с точки зрения одухотворения.