— Только попробуй ему это сказать, я тебя во сне обрею, наряжу в розовые трусики с оборками, сниму на видео и продам за безумную кучу денег.
— Намек понял, — ответил Рорк и подумал: «Вот она, моя Ева».
— Дело не просто в том, что я уехала. С тех пор, как мы с Рорком сошлись, я уже уезжала, и от, работы, и из дома. Дело в этом месте и в том, что рядом нет моей команды, нет моего кабинета. И даже больше, — призналась она, когда Мира выжидающе выдержала паузу. — Макквин для меня — это начало. Не просто начало карьеры. Когда тогда в Нью-Йорке я открыла дверь, за которой он держал всех своих девочек, когда я увидала их, поняла, что он с ними творил, на какое-то мгновение я словно вернулась назад, в тот номер в Далласе. Я, наверное, и до того кое-что вспоминала, но это был первый раз, когда от этого было уже не отвертеться. С ними произошло то же, что и со мной. Я это поняла. Даже если и не поняла всего остального, это — поняла.
— И что ты почувствовала? — спросила Мира.
— Дурноту, страх, ярость. Но я снова задвинула все это поглубже, надолго задвинула. Что-то по мелочи, может, и просачивалось, не давало спать, но мне удавалось снова затолкать это в дальний угол. А потом, незадолго до того, как я встретила Рорка, было одно дело. Одна девочка — совсем еще маленькая, буквально ребенок. И… я не успела.
— Я помню, — сказала Мира. — Отец накачался «Зевсом» и убил дочь прежде, чем ты успела до нее добраться.
— Он ее на куски порезал. А следующим было дело Де Бласса, и Рорк проходил по нему свидетелем. Он был таким… он был самим собой, и хотя из списка подозреваемых я его вычеркнула, выкинуть из головы не смогла. Потом дело закрутилось, и у меня внутри все перевернулось.
— И что ты чувствовала? — снова задала свой вопрос Мира, так что Ева даже выдавила из себя улыбку.
— Дурноту, страх, ярость. Что, думала, ему от меня надо? В смысле, вы посмотрите на него — ну чего он может от меня, во мне хотеть?
— Подсказать? — сказал Рорк.
Ева глянула на него.
— Ты мне и так каждый день это говоришь. Иногда я думаю, что все равно не понимаю, но я знаю. И когда у меня тогда все перевернулось, вскрылось и распалось, я все вспомнила. Отца и что он со мной делал. И больше это назад было уже не затолкать.
— А ты бы этого хотела? Затолкать это назад?
— Хотела. Да, хотела, — шепотом повторила Ева. — Но теперь… Теперь я хочу с этим разделаться, принять это и двинуться дальше. Раньше, наверно, не так. Тогда, когда я вспомнила все остальное. Вспомнила ту ночь, когда он вернулся и накинулся на меня, стал бить и насиловать. Он сломал мне руку, — она потерла предплечье, словно боль вернулась. — Когда я убила его. Я думала, что не смогу с этим жить, не смогу справиться с этими воспоминаниями. Думаю, без Рорка я бы и не смогла. И без тебя. Но в этот раз, вернувшись сюда, у меня в голове больше, чем было тогда. Теперь там Макквин, и его образ перемешивается с воспоминаниями об отце.
— В самом деле? — спросила Мира.
— Да. Наверно, так всегда было. Я знаю, что убила ради самосохранения. Я знаю, я была ребенком, что ударила, чтобы выжить. Но я также знаю, что испытала… радость от убийства. От того, что вонзила в него тот нож, ножик, один раз, другой, третий. Я была вне себя от радости.
— Почему бы в самом деле и нет.
Ева в совершенном шоке уставилась на Миру.
— Я убивала с тех пор. По долгу службы. Никакой радости это не приносит. И не может.
— Но то было не на службе. То был не офицер полиции, действующий по долгу службы. Ева, ты была ребенком, которого регулярно жестоко пытали — физически, психологически, эмоционально. Напуганным раненым ребенком, убившим чудовище. И эта радость была недолгой. Ты старалась забыть об этом, но это была лишь часть того, что двигало тобой. Ты испугалась этого чувства радости, потому что ты — это ты. Он не смог превратить тебя в животное, не смог превратить тебя в чудовище вроде него. Ты убила бешеного зверя и была этому рада. Ты отняла у другого жизнь и казнила себя за это.
— Если я снова это испытаю, если снова почувствую радость от того, что у меня руки в крови, я уже не смогу вернуться.
— Ты этого боишься?
— Мне… мне нехорошо от того, что, я знаю, во мне это есть.
— Это есть во всех нас, — сказала Мира. — Большинство никогда не оказываются в ситуации, когда им приходится или они сами намеренно испытывают это. Некоторые из тех, кто понимает это, превращаются в чудовищ. Другие становятся теми, кто их побеждает, кто защищает от них всех остальных.
— Обычно я понимаю это и принимаю. Но здесь… здесь все границы стерлись. Той ночью, когда у меня был кошмар, я напала на Рорка.
— Да это ерунда была, — начал возражать он.
— Не смей так говорить! — накинулась на него Ева. — Не нужно меня выгораживать. Я расцарапала тебя, я тебя укусила. Господи, я ему кровь пустила. Если бы у меня было оружие, я бы его применила. Я боюсь спать, — вырвалось у нее. — Боюсь, что снова сделаю это.
— Но ведь ты уже спала и не сделала.