Просто Давид

Тропа была едва различима, но мужчина нашел ее и уверенно зашагал вперед. Время от времени он останавливался, чтобы упрочить не слишком устойчивый шаг или поудобнее взять сумку. Очень скоро путники оказались в глубине леса, и птички пели у них над головами, а бесчисленные крошечные ножки сновали в подлеске со всех сторон. Где-то рядом ручей громко бормотал о радости жизни, а высоко в вершинах деревьев утреннее солнце играло в прятки с танцующими листьями.

И Давид прыгал и смеялся — он так любил все это и так хорошо знал. Птицы, деревья, солнце, ручей, маленькие хлопотливые зверушки — все они были его друзьями. Но мужчина не прыгал и не смеялся, хотя тоже очень все это любил. Мужчина боялся.

Теперь он знал, что взялся за дело, которое было ему не по плечу. С каждым шагом сумка становилась тяжелее, и с каждым часом настойчивая, тянущая боль в боку усиливалась, пока, наконец, не стала пыткой. Он забыл, какой длинной была долина, и не осознавал, что потратил почти все силы еще до начала спуска по тропе. В голове мужчины пульсировал вопрос: что, если, в конце концов, он не сумеет…

В полдень они остановились, чтобы перекусить, а на ночь устроились у спокойного омута с темной водой, где говорливый ручеек остановился отдохнуть. На следующее утро вновь вышли на тропу, но уже без сумки. Мужчина спрятал ее под листьями в небольшой впадине и деланно небрежно сказал:

— Думаю, не стоит ее тащить. Знаешь, ничего такого необходимого в ней нет, а коробку с обедом я взял. К ночи мы уже будем в долине.

— Конечно! — засмеялся Давид. — Она нам не нужна. — И он снова расхохотался. Давид не видел особой нужды в сумках и прочей поклаже.

Они преодолели уже больше половины спуска и вскоре достигли поросшей травой дороги. По ней редко ходили, но все же это была дорога. Потом они дошли до перекрестка четырех путей, два из которых были покрыты следами бесчисленных колес. К закату текущий вдоль тропы ручеек тихонько забормотал о мирных полях и лугах, и Давид понял, что они спустились в долину.

Теперь мальчик не смеялся. Он испуганно смотрел на отца. Давид не знал, что такое беспокойство, и столкнулся с ним в первый раз. Несколько времени отец говорил очень мало, притом хриплым, неестественным голосом. Он шел быстро, но Давид заметил, что каждый шаг давался ему с трудом, а дыхание было прерывистым. Сияющими глазами он неотрывно смотрел на лежащую впереди дорогу, как будто даже такая спешка казалась ему недостаточной. Дважды Давид обращался к нему, но отец не отвечал, и мальчику оставалось с трудом перебирать усталыми ножками и вздыхать по дорогому дому на вершине горы.

На пути им попалось очень мало других путников, почти не обращавших внимания на мальчика и мужчину со скрипками. И вышло так, что никого не оказалось рядом, когда мужчина, шедший по траве на обочине дороги, споткнулся и грузно упал.

Давид бросился к нему.

— Папа, что случилось? Что случилось?

Ответа не было.

— Папочка, почему ты со мной не разговариваешь? Посмотри, это Давид!

Сделав болезненное усилие, мужчина поднялся и сел. Мгновение он отрешенно смотрел в лицо мальчика, а потом нечто полузабытое, казалось, побудило его к лихорадочным действиям. Дрожащими руками он передал Давиду часы и миниатюру из слоновой кости. Затем обшарил карманы и вывалил на землю перед собой кучу золотых монет — Давиду показалось, что их было не меньше сотни.

— Возьми их… спрячь… сохрани их, Давид, пока они… не понадобятся, — выдохнул мужчина. — А теперь… иди. Я не могу.

— Один? Без тебя? — возразил потрясенный мальчик. — Как это, папа, я не могу! Я не знаю дороги. Кроме того, я бы лучше остался с тобой, — добавил он, засовывая в карман часы и миниатюру. — И он опустился на землю рядом с отцом.

Мужчина слабо покачал головой и снова указал на монеты.

— Возьми их, Давид… спрячь, — проговорил он бледными губами.

Мальчик принялся собирать деньги и рассовывать по карманам.

— Но, папа, без тебя я не пойду, — заявил он решительно, когда последний золотой исчез из виду, а из-за поворота идущий сверху дороги послышался грохот фургона и стук лошадиных копыт.

Возница неодобрительно посмотрел на мужчину и мальчика у дороги и не остановился. Когда он проехал, мальчик повернулся к отцу. Тот опять принялся рыться в карманах. На этот раз он вытащил из куртки карандаш и небольшую записную книжку, выдрал из нее листок и начал с усилием писать.

Давид вздохнул и осмотрелся. Он устал, проголодался и совсем ничего не понимал. Должно быть, с его отцом было что-то очень дурное. Здесь уже почти стемнело, но им было некуда идти и нечего есть на ужин, в то время как далеко и высоко на склоне горы был их дорогой дом. И там, конечно, еще сияло солнце — по крайней мере, закатным светом, и было Серебряное озеро, на которое можно было смотреть, а здесь не было видно ничего — ничего, кроме серых теней, длинной пугающей дороги и пары домов. Сверху долина могла казаться прелестной сказочной страной, но на деле она была гнетущей, мрачной пустошью, решил Давид.