Просто дети

Когда Сэм впервые пришел в лофт Роберта, меня не было дома. Потом Роберт сказал, что они с Сэмом весь вечер смотрели его работы. Сэм делал глубокие, вдохновляющие замечания с шутливо-игривым подтекстом. Пообещал зайти еще раз. В ожидании следующего звонка Сэма Роберт весь извелся — ну прямо школьница.

Сэм Уэгстафф с ошеломляющей быстротой вошел в нашу жизнь. Внешне он походил на скульптуру, на гранитное изваяние: высокий, суровый, вылитый Гэри Купер — но с голосом Грегори Пека, непосредственная и нежная натура. Роберту Сэм понравился не только своей внешностью. Сэм смотрел на жизнь с оптимизмом, не растерял любопытства, а также, в отличие от других знакомых Роберта по арт-тусовке, не терзался из-за сложных аспектов гомосексуализма. А если и терзался, то это было незаметно. Как и другие люди его поколения, Сэм старался не афишировать свою нетрадиционную ориентацию. Но он ее и не стыдился, не боролся со своей натурой и — по крайней мере, так показалось мне — охотно согласился с предложением Роберта не скрывать их отношения.

Сэм был настоящий мужчина с отменным здоровьем и ясным умом. Немаловажные достоинства во времена, когда все вокруг ходили под кайфом и даже при желании не могли поддержать серьезный разговор об искусстве. Сэм был богат, но не делал из денег культа. Эрудированный, с восторгом встречавший провокационные идеи, он стал идеальным меценатом Роберта и адептом его творчества.

Сэм импонировал нам обоим: мне нравилась его независимая натура, Роберту — его солидное положение в обществе. Сэм изучал суфизм и одевался незамысловато: в белую льняную одежду и сандалии. Он был человек скромный и, казалось, даже не замечал восхищенных взглядов. Сэм окончил Иельский университет, в звании лейтенанта служил на корабле, который участвовал в высадке войск в Нормандии, работал куратором Атенеума Уодсворта.[113] Мог с юмором и знанием дела беседовать о чем угодно — от рыночной экономики до личной жизни Пегги Гуггенхайм.

Казалось, их союз предрешен свыше. Роберт и Сэм даже родились в один день с разницей в двадцать пять лет. Четвертого ноября мы отпраздновали эту дату в «Розовой чашке» — ресторанчике на Кристофер-стрит, где отменно готовили блюда кухни соул.[114] Несмотря на свои финансовые возможности, Сэм любил питаться в тех же забегаловках, что и мы. В тот вечер Роберт подарил Сэму свою фотоработу, а Сэм ему — фотоаппарат «Хассельблад». Этот обмен в самом начале знакомства символизировал распределение ролей между ними: один — меценат, другой — художник.

«Хассельблад» представлял собой среднеформатный фотоаппарат со специальной приставкой для съемки на кассеты «Полароид». Машинка была далеко не примитивная: для настройки требовался экспонометр. Сменные объективы позволяли Роберту варьировать глубину резкости. «Хассельблад» расширил возможности Роберта, позволил работать более гибко, лучше контролировать светотени. Но собственный фотографический язык у Роберта уже был. Новый фотоаппарат ничему его не научил, просто дал шанс реализовывать замыслы в точности. Роберт с Сэмом не могли бы придумать более символичных подарков друг другу.

* * *

В конце лета перед «Челси» в любое время дня и ночи стояли два «кадиллака» модели, прозванной «двойной пузырь». Один был розовый, другой желтый. Их хозяева, сутенеры, носили костюмы и широкополые шляпы под цвет своих автомобилей. А их женщины — платья под цвет костюмов сутенеров. «Челси» менялся, и в воздухе Двадцать третьей улицы ощущался привкус шизофрении: казалось, что-то прогнило. Логическое мышление отключилось, несмотря на всеобщее внимание к шахматному матчу, в результате которого молодой американец Бобби Фишер положил на лопатки могучего русского медведя. Одного из сутенеров убили; его женщины остались без крова и агрессивно толклись у наших дверей, нецензурно ругались, рылись в наших почтовых ящиках. Чисто ритуальные перебранки Барда с нашими друзьями переросли в серьезные перемены: многих выселили за неуплату.

Роберт часто куда-нибудь уезжал с Сэмом, Аллен много времени проводил на гастролях. Оба тревожились, что мне приходится ночевать одной.

Потом в наш лофт залезли. У Роберта украли «Хассель-блад» и кожаную куртку-косуху. На этой квартире нас еще никогда не обворовывали, и Роберт расстроился не только из-за дорогого фотоаппарата, но и потому, что почувствовал свою уязвимость: в его дом вторглись чужие. Я скорбела по куртке, ведь мы использовали ее в инсталляциях. Позднее мы обнаружили, что куртка свисает с пожарной лестницы — вор впопыхах уронил ее, но фотоаппарат все-таки унес. В моем лофте вор наверняка обалдел от беспорядка, но все-таки стащил одежду, в которой я ездила на Кони-Айленд в 1969-м, праздновать год со дня нашего знакомства. Это был мой любимый наряд — я в нем сфотографировалась. Одежда, только что принесенная из химчистки, висела на крючке с внутренней стороны двери. Зачем только вор ее прихватил? Как знать.