Просто Маса

Часами они играли в немудрящую забаву. Отец протягивал палец и веселился, когда младенец сжимал его кулачком или совал в рот и начинал грызть единственным зубом. Сердился, что не получается хорошенько укусить, свирепо морщил лобик. Один раз Тацумаса развернул пеленку, чтобы пощупать, крепкая ли у сына [60] – и был окачен упругой горячей струйкой. Это было единственный раз, когда суровое дитя расхохоталось.

– До шести лет он твой, – говорил жене Тацумаса. – Балуй и ласкай его, сколько захочешь. Но потом я заберу у тебя мальчика и займусь его воспитанием сам. Он будет таким мастером Китодо, какого еще не бывало. Он затмит меня.

– Зачем ему Китодо? – возразила О-Судзу, дома никогда и ни в чем не перечившая супругу. – Зачем воровать, пускай и благородно, юноше, который унаследует такое богатство? Целый коку золота – это сколько в деньгах?

– Около десяти тысяч рё или сорок миллионов медных моммэ. Можно купить сорок миллионов мисок лапши и дважды накормить всю Японию, – засмеялся Тацумаса.

– Я даже не могу себе вообразить такую сумму, – вздохнула жена и мечтательно протянула: – Ах, богатство это так красиво!

– Какое небуддийское утверждение! – удивился он. – Разве богатство – это красиво?

– Если правильно обращаться с деньгами, то очень. Дело даже не в том, что человек может окружить себя только красивыми вещами и избавиться от разных некрасивых, докучных забот. Богатство дает много большее: свободу. И еще великую радость помогать тем, кому ты захочешь помочь. Быть может, наш мальчик пожелает стать не благородным вором, а художником, или коллекционером, или благотворителем.

Мастер изумился пуще прежнего.

– Но мужчине невозможно жить без высокой цели, без вечного стремления к самоусовершенствованию! Разве может быть что-то лучше, чем Китодо, наказывающее плохих богачей и помогающее хорошим беднякам? Какая благотворительность требует столько ума, ловкости, таланта и приносит столь утонченную радость?

– Но вдруг в нашем сыне пробудится какой-нибудь другой дар?

Эта мысль неприятно поразила Тацумасу. Он задумался. Представил: вдруг ему не суждено довести воспитание наследника до конца? Или вообще – уйти из жизни еще до того, как это воспитание начнется?

На всякий случай мастер написал сыну послание, где излагалась самая суть Китодо, и спрятал письмо в тайник.

На составление вроде бы недлинного письма в будущее ушел весь остаток ночи. Каждое слово, каждый росчерк здесь имели значение. Когда Тацумаса закончил, пора было уже встречать рассвет, второй с тех пор, как супруги поселились в пещере.

Они сели у очага, приготовившись насладиться перед сном чудесным зрелищем. Мастер держал у губ чашку чая, жена мечтательно улыбалась.

– Самое прекрасное – даже не восход солнца, а предшествующая ему розовая дымка, – сказала О-Судзу, и в следующий миг, словно исполняя ее желание, предрассветный туман начал окрашиваться в цвет утра.

В первые мгновения черно-серая мгла лишь чуть-чуть запунцовела, но чернота быстро отступала, бледнела, багрянец же разливался шире и креп. Вот остались только сизые и розовые тона. Воздух мерцал и переливался, в нем посверкивали пылинки.

Но чернота будто перешла в контратаку. Она спустилась сверху вниз густой полосой. Полоса на конце раздвоилась, закачалась. Тацумаса не сразу понял, что это сверху кто-то лезет по канату. А когда понял, на краю уже стоял человек. За его спиной клубился туман и казался уже не розовым – кровавым.

Плечистый детина в подвернутом кимоно и заляпанных грязью хакама, с красным платком на голове, с огромным тесаком на поясе уставился на мастера злобными глазами. Небритое лицо оскалилось улыбкой.

– Он здесь! – заорал человек кому-то наверх. – Господин, он здесь!

Можно было спихнуть чужака в пропасть – он стоял на самой кромке, а потом обрубить канат, и никто бы больше в пещеру не попал. Но это значило бы нарушить Канон. Поэтому Тацумаса не тронулся с места, а лишь взял жену за руку.

По веревке спустился еще один незнакомец – с такой же разбойничьей рожей, как первый, но богаче одетый, при двух мечах. И лишь третьим явился Сарухэй Тадаки, он же «ночной сёгун» и Кровавая Макака.

– Прости, это моя вина, – сказал Тацумаса жене. – Я должен был понимать: женщина, продающая любовь за деньги, продаст что угодно.

– Быть может, госпожа Орин просто не выдержала боли, – ответила О-Судзу. – Но это теперь неважно. Важно, что я жила с вами долго и счастливо.

Они поклонились друг другу и умолкли, потому что Сарухэй разразился громовым хохотом.

Разглядывая своего ликующего врага, мастер думал, что за годы, миновавшие после их встречи, господин Тадаки постарел. Жизнь, которую он ведет, подрывает здоровье и разрушает душу. А вот мартышка Хання, выглядывавшая из-за плеча акунина, нисколько не изменилась. Она была в алом наряде и почему-то в шапочке с рогами.

– Где «Золотой Коку»? – спросил Сарухэй, отсмеявшись.

Ответа он не дождался и велел остальным:

– Искать!

Во все стороны полетели миски и чашки, соломенные маты, ширмы. От грохота проснулся в углу младенец, недовольно заверещал.