- Стой! – я нервно передернул плечами, замирая. – Тебе неприятно здесь находиться? У тебя тут умерла бабушка, да?
Неуверенно киваю, сбрасываю его руку с плеча и быстрыми шагами иду дальше к выходу. Я не хочу отвечать на его вопросы, и все тут.
Остаток дня мы провели оттирая\подметая\моя\соскребая… В общем, убирались. Зато когда за окном стемнело, и мы расположились в гостиной, расставив по периметру комнаты множество старых свечей, дом уже блестел. Ковры мы выбили, паутину собрали, а Костя даже сумел быстро прибраться на столе. В общем, в душе было ясно различимое чувство выполненного долга.
- Кость, спасибо, – я неуверенно присел на диван, смотря на парня, который, наконец, сел за пианино. Я же видел, что он всю уборку его взглядом сверлил.
- Не за что, – отмахнулся он. – Знаешь, оно такое красивое… Я нигде не видел, чтобы их расписывали. У твоей бабушки был очень хороший вкус. Причем, судя по книгам в спальне, не только в интерьере, – он улыбнулся одними уголками губ, нерешительно нажимая на одну из клавиш.
Тишину сразу разрезал громкий звук, отдавшийся от стен эхом.
- Надо же, не расстроено! – восторженно пробормотал парень. – А мне сыграть можно? – повернувшись ко мне.
- Конечно можно, у нас в семье только дедушка играл, а потом Машка. Больше некому. Поэтому считай, ты вошел в тот маленький круг людей, которые касались этих клавиш, – пробормотал я, поудобнее устраиваясь на диване.
- Как пафосно ты сказал, – усмехнулся парень.
Я лишь хмыкнул, задумчиво разглядывая старые свечки. Я нашел в амбаре три ящика новых, но эти валялись по дому, уже давно потерявшие свою круглую форму, пыльные и брошенные. Я сам понимаю, что так рассуждать о вещах глупо, хотя… зажглись – и то хорошо.
Но в эту же секунду комнату огласила красивая мелодия, выходившая из-под Костиных рук. Он играл осторожно, невесомо, еле касаясь пальцами уже изрядно потертых клавиш. Красивая мелодия окутывала, как мягкое одеяло. Причем звуки были столь знакомые, но я так и не понял, где же раньше это слышал. Единственное слово, которое я бы смог подобрать для описания того, что сейчас слышал, было банальное и уже столь избитое «красиво»… Но это и вправду было прекрасно.
А Костино лицо было как-то непривычно расслаблено. На нем не было ни ироничной ухмылки-усмешки, ни того печального, серьёзного выражения, когда он начинал рассуждать или рассказывать о чем-то. Мягкие очертания сглаживались еще и трепещущим светом, исходившим от свечей, полуопущенные веки подрагивали, а пальцы летали по черно-белым клавишам. Грудь медленно вздымалась при каждом мерном вздохе, который терялся в прекрасной мелодии и вое ветра за окном.
Наконец парень медленно оторвал пальцы от клавиш, завершив мелодию и задумчиво улыбнувшись, взглянув на меня.
- Ну как?.. – выдохнул он.
- Это просто потрясающе, – улыбнулся я.
- Это просто пианино потрясающее, – чуть смутился парень. – Кстати, знаешь, мне так нравится эта атмосфера… Эти свечи… Ветер, лес за окном… Так уютно.
- Да, – кивнул я. – Я рос здесь, можно сказать. Ведь если на Машу у родителей еще хоть как-то хватало терпения и времени, то меня просто отдали бабушке вместе с Машей.
- Ясно. Ладно, Вань, пойдем спать. Сегодня был очень тяжелый день, верно? – сказал Костя, вставая из-за пианино. – Можно нам одну свечу с собой взять, я, если честно, немного боюсь спать в темноте посреди леса.
Я невольно умилился его выражению лица, слабо кивнув. Да, парень прав – день был, и правда, невероятно тяжелым.
Часть 25
Костя стоял в спальне, сжимая в руках маленькую, уже изрядно выгоревшую свечку. Он то и дело вздрагивал, когда маленькая ветка близь растущего к дому дерева ударялась об оконное стекло, разрывая тишину маленькими, загадочными стуками.
- На подоконнике есть подсвечник, чтобы собирать воск, – тихо сказал я, заходя вслед за ним в комнату.
До этого я быстро затушил все свечки в зале, погружая комнату в приятную тьму. А вот Костя, похоже, чувствовал себя немного неуютно. Боится?..
- Угу, – только и промычал он, осторожно помещая маленький трепещущий огонек на холодный подоконник без штор.
Бабушка считала, что шторы созданы для того, чтобы отгораживаться от солнца. А зачем? Разве люди отгораживаются от еды, когда хотят есть? От воды, когда их мучает жажда? Так же дело обстояло и с солнечным светом, который приятно заливал собой весь дом, наполняя его радостью и весельем по наступлению лета, а осенью или зимой – лишь освещало, создавая вокруг дома тихий, приятный полог.
Большая кровать со свежим нежно-лиловым бельем, которое я постелил, раньше завешивалась балдахином, красиво переливающимся атласными нитями в солнечном свете. Но его убрали, оставив лишь голый каркас, на котором уже давно стерлись следы красивой цветочной росписи.