Просто мы научились жить

Не пройдет и дня, как ты трижды отречешься от меня…

Вот Лиза смотрит на нее больными красными глазами, и бормочет себе под нос: «Я все равно люблю тебя, Инка, просто я влюбилась и мне нужно время», а через несколько дней – собирает сумку и деловито упаковывает ее в багажник автомобиля.

«Я поживу немного у Жени. Мне нужно подумать, чего я хочу дальше. И хочу ли чего-то вообще».

Не пройдет и дня, как ты трижды отречешься от меня…

А вот они сталкиваются в коридоре офиса, здороваются, и она идет мимо – равнодушная, чужая, незнакомая, не задавшая ни единого вопроса и не сказавшая ни единого слова.

Не пройдет и дня, как ты трижды отречешься от меня…

А вот в глазах красным светом загораются буквы, набранные торопливо в белоснежном окне: «Нет-нет, у меня нет никого, ни семьи, ни детей – я совершенно свободна».

И рушится мир, и больше незачем дальше жить.

– Слав, спасибо тебе, конечно, за заботу, – говорит Инна спокойно и строго, – но я в курсе, что у Лизы роман. Мы это обсудили и пришли к выводу, что нам лучше какое-то время пожить отдельно.

Уплывает все, уплывает куда-то далеко-далеко, и чтобы услышать голоса, надо очень напрячься – таким гулом они отдают в ушах, словно набат, словно последнее «прости».

Что-то говорит Кристина, не оставляя надежды устроить грандиозные разборки, успокаивает ее Толик, а Леша заглядывает тревожно в глаза – что он хочет рассмотреть там? Там же нет ничего, только смерть осталась.

– Прости, я не знал, что ты знаешь, – кается Шукшин, отказывается от бокала вина, и убегает, окончательно смущенный.

– Давайте продолжим праздник, – предлагает Инна, протягивая руку к своему бокалу, но хватая почему-то Лешин, – Кристина, за тебя! С днем рождения!

И все пьют, и веселятся, и радуются. И Леша тащит ее танцевать, прижимая к себе чуть больше, чем стоило бы. А потом они меняются партнерами, и уже руки Толика лежат на ее обнаженной спине. И музыка, музыка, музыка продолжает играть назойливой мелодией.

Не пройдет и дня, как ты трижды отречешься от меня…

И кажется, что все это ненастоящее, дурное, морок, странный и кошмарный сон, в котором проходит мимо какая-то тетка, и говорит своему мужу, показывая на их четверку: смотри, какие красивые пары.

Красивые и почему-то все еще молодые.

Глава 20.

Начиная с Туапсе заснуть было уже невозможно – через закрытые двери купе постоянно было слышно чей-то топот и голоса.

– Жилье в Адлере! Койко-место в Вардане! Недорого!

К ним в двери то и дело кто-то стучал, и подождав несколько секунд, убегал дальше. Вся эта немыслимая какофония звуков – стук дверей, топот ног, разномастные южные голоса, заставляла сердце биться чаще от волнения и предвкушения.

Словно тебе всего четырнадцать, и ты едешь на море, и уже несколько часов как это море должно показаться в окне вагона, но никак не показывается, и ты сидишь, прижавшись лицом к стеклу, и высунув от нетерпения язык, и ждешь, а ждать уже никаких сил нет! И пахнет вокруг жареной курицей, вареными яйцами, раздавленными в бумажной коробке абрикосами. И впереди целых две недели счастья.

У Жени с Мариной никаких двух недель не было. Да и счастья как-то тоже не ожидалось. Они деловито собрали вещи, переоделись и сидели друг напротив друга на полках – молча, избегая встречаться взглядами.

Говорить было не о чем – после всего, что произошло между ними, нужно было либо действовать, либо опустить руки и просто ничего не делать. По молчаливому согласию обе выбрали второе.

О чем они думали? Вчерашние враги, а теперь – не друзья, не любимые, никто друг другу и в то же время самые близкие сегодня. Женя смотрела в окно и вспоминала, как много лет назад на очень похожем поезде, только в плацкартном вагоне, точно по этой железной дороге они с Лесей ехали в Лазоревское. Она тогда до конца еще не поправилась после избиения, и тело ее было покрыто синяками и кровоподтеками, но все это было неважно перед лицом безграничного счастья, накрывшего ее с головой, когда в окне вагона они увидели море.

А Марина? Наверное, о Леке – о том, что они уже близко, и совсем скоро она увидит ее и сможет сказать все, что хранила и везла с собой через половину России, через все эти месяцы и годы.

Зачем ей это? Она так и не ответила на вопрос, а тот ответ, что прозвучал, не смог бы удовлетворить даже наивную девочку, а уж Женю только разозлил, не более.

– А зачем это тебе? – Ворохнулся внутри вдруг стеклянный человечек, и кольнул пальчиком-сосулькой в солнечное сплетение. – Ведь ты же тоже врешь.

– Вру, – согласилась про себя Женя, – только мне нечего пока предложить себе кроме лжи. Я не знаю правды.

И сместилась перспектива, уплыла куда-то далеко полка с опустившей глаза Мариной, и собранные сумки. И крики в коридоре стали отдаляться, становиться глуше и тише. И только перестук колес становился громче, проникая в кровь, растекаясь по телу проникновенным:

– Зна-ешь, зна-ешь, все-то ты зна-ешь.

И Женька рассердилась на этот стук, заткнула уши и помотала головой. А когда убрала ладони, звуки вернулись на свои места, и реальность снова заняла собой все пространство.

Поезд прибывал в Сочи.