Просто Рим. Образы Италии XXI

Madame Mère de l'Empereur, как официально титуловали Летицию Бонапарте при жизни Наполеона, стала олицетворением Sic transit Gloria Mundi, как и вся Виа Джулиа. Ей в Палаццо Фальконьери не нравилось страшно, сыро, темно, комары, а санузел – хуже некуда. Альтана дель Борромини её никак не радовала, да и вряд ли она на неё взбиралась. Летиция, вся в чёрном, если и выходила, то проскальзывала как чёрная летучая мышь между грудастыми соколами Палаццо Фальконьери и улыбающимися черепами Санта Мария дель Орационе э Морте: олицетворение меланхолии Рима. Детей своих, разбредшихся по Европе, она не видела и никого на шее не держала. Папе Летиция досаждала просьбами перевести её с Виа Джулиа, низины Тибра, куда-нибудь повыше и наконец добилась своего. В 1818 году ей досталось по дешёвке Палаццо Д'Асте на Пьяцца Венеция, переименованное затем в Палаццо Бонапарте и уцелевшее после муссолиниевских перестроек площади. Там она дожила до восьмидесяти пяти. Дядя Феш, который был старше её на тринадцать лет, умер три года спустя.

* * *

Стихотворение Тютчева датируется 1830 годом. Литературоведы считают, что оно навеяно романом госпожи Анны Луизы Жермены де Сталь-Гольштейн «Коринна, или Италия» и её описаниями Кампании. Госпожа де Сталь пишет так: «Итальянцы гораздо более замечательны своим прошлым и своим возможным будущим, нежели тем, каковы они сейчас. Если смотреть лишь с точки зрения пользы на безлюдные окрестности Рима, с их почвой, истощенной веками славы и словно из презрения переставшей рождать, то кроме опустелой, невозделанной земли, ничего не увидишь. На Освальда, воспитанного с детства в любви к порядку и общественному благоустройству, заброшенная равнина, возвещавшая о близости древней столицы мира, с самого начала произвела невыгодное впечатление, и он укорял в нерадивости итальянский народ и его правителей. Лорд Нельвиль судил об Италии как просвещённый государственный деятель, а граф д'Эрфейль – как светский человек: первый был слишком глубокомыслен, а второй – слишком легкомыслен, чтобы почувствовать неизъяснимую прелесть Римской Кампании, которая поражает воображение, вызывая в памяти предания далёкой старины и великие бедствия, выпавшие на долю этого прекрасного края.

Граф д'Эрфейль препотешно жаловался, браня на чём стоит свет окрестности Рима.

„Где это видано? – повторял он. – Ни загородных вилл, ни колясок, – никак не подумаешь, что мы подъезжаем к большому городу! Бог ты мой! Что за унылый вид!“»

Отличный журналистский текст, очень актуальный. Госпожа де Сталь пишет так же хорошо, как Екатерина Дёготь: сказано всё, что надо. Эти две элегантные женщины очень похожи на портретах. Госпожа де Сталь в своём романе устами д'Эрфейля повторяет слова Мишеля Монтеня о Римской Кампании, ещё в XVI веке ужасавшегося её дикостью и нищетой. В своём Journal de voyage en Italie, «Дневнике путешествия в Италию», на русский, к сожалению, до сих пор не переведённом, Монтень описал и обругал окрестности Рима гораздо красочней. Госпожа – модная женщина, она над квазимодным д'Эрфейлем иронизирует. Будучи выше общих мест, писательница в «Коринне» прямо и просто формулирует новую актуальную тему: прелесть Италии в том, что она отстала от времени и несовременна. Роман был написан в 1807 году и, став бестселлером, определил шаблон восприятия итальянской культуры на полтора столетия. Д'Аннунцио, пытавшийся Италию представить современной, шаблон не изменил, с ним ничего не мог поделать даже футуризм, существовавший отдельно, в Милане, и вскоре растворённый в муссолиниевском неоклассицизме. Переоценка Италии, теперь ставшей самой современной страной в мире именно благодаря тому, что у неё так много прошлого, началась со «Сладкой жизни» Феллини. То есть в 1960 году.

Тютчев «Коринну», конечно же, читал, может даже, ею и восхищался, но смысл его стихотворения не имеет ничего общего с разумностью рассуждений госпожи де Сталь. Оно именно про Рим, про его меланхолию благоухания, цветов и голосов – про великолепие и печаль Виа Джулиа с её тёмнеющими дворцами, с ароматами, плывущими из заброшенных садов, ещё не испорченных Лунго Тевере, с гулким звуком шагов редких прохожих в сумеречные часы. Черепа и соколы с обнажёнными грудями – «предвестники для нас последнего часá и усладители последней нашей муки» – ими-то «Судеб посланник роковой, когда сынов Земли из жизни вызывает, как тканью лёгкою, свой образ прикрывает»… Это Тютчев, а что тут делает Жермена?

* * *

Сергей Лучишкин. «Шар улетел» c Государственная Третьяковская галерея