Просто Рим. Образы Италии XXI

«Смерть мне несёт, смерть, смерть мне несёт». Крипта – последнее творение Борромини. Ровесник века, он вместе с ним перешагнул шестой десяток, здоровье его ухудшалось. Измученный депрессиями и бессонницей, он к тому же заполучил, как пишут мемуаристы, лихорадку. Лихорадкой называлось всё, о чём не имели представления. То есть всё подряд, что угодно. Скорее всего, у Борромини было нечто вроде начальной стадии болезни Паркинсона; состояние его было ужасным. Стоял июль, в Риме в середине лета невыносимо, каменный ад, жара и тяжесть. Как утверждают все источники, а за ними и все биографы архитектора, он, доведённый до отчаяния, покончил с собой. Так ли это? Сохранился потрясающий текст, рассказ Борромини о своём самоубийстве. Рассказ самоубийцы. Не литературное произведение, а документальное свидетельство; это подробное повествование самого Франческо Борромини об обстоятельствах, при которых он нанёс себе рану, послужившую причиной его смерти, в точности записанное призванным к его одру исповедником:

«Я ранил себя таким образом в половине девятого утра сегодня, и я расскажу, как это получилось. Я чувствовал себя больным со времени праздника Магдалины [22 июля] и не выходил из дома из-за болезни кроме как субботы и воскресенья, когда я посетил Сан Джованни деи Фиорентини по случаю Юбилея. Прошлой ночью мне пришла идея сделать завещание и написать его своей рукой. Я начал писать его спустя полчаса после ужина и продолжал писать его карандашом до трёх часов ночи. Маэстро Франческо Массари, прислуживающий мне по дому юноша и начальник бригады, работающей в церкви Сан Джованни деи Фиорентини, которой я главный архитектор, спит в соседней комнате, чтобы за мной приглядывать, и он уже лёг в постель, но увидев, что я всё ещё пишу и не погасил свет, сказал: „Синьор Кавалер, было бы лучше, если бы Ваша Милость погасила свет и пошла спать, так как уже поздно и доктор говорит Вашей Милости, что надо спать“. Я ответил, что зажёг лампу, потому что проснулся, и он сказал: „Вы погасите её, потому что я зажгу, когда Ваша Милость проснётся“ и я перестал писать; отложил карандаш и бумагу, погасил лампу и пошёл спать. Около пяти или шести я проснулся, позвал вышеназванного Франческо и сказал ему: „Пора зажигать свет“. Он ответил мне: „Синьор, нет“. Услышав такой ответ, я внезапно пришёл в ярость и стал думать, как причинить себе какой-нибудь телесный вред, потому что Франческо отказался мне зажечь свет, и я находился в таком состоянии до половины девятого, когда я вдруг вспомнил, что у меня есть меч в изголовье кровати, висящий среди освящённых подсвечников, и, чувствуя всё возрастающую ярость оттого, что у меня нет света, в отчаянии я взял меч и, вынув из ножен, установил рукоятку на кровати, направив его на себя, и затем навалился на него со всей силой, так что он вошёл в моё тело с одного конца и из другого вышел, и, навалившись на меч, я упал на пол с мечом в моём теле, и из-за раны я застонал, так что Франческо вбежал ко мне и открыл окно, чтобы впустить свет, и нашёл меня лежащим на полу, и он с другими, кого успел позвать, вытащил из меня меч и положил меня на кровать; и это то, как я получил свою рану».

* * *