Помятые после очередной "рабочей смены", невыспавшиеся, они кажутся мне чем-то близким. Не семьей, но понятием отдаленно на нее похожим. Они единственные, кто знают мою тайну так же хорошо, как и я знаю их. Я слышу все их самые сокровенные мысли, каждый непроизвольный стон. Слышу даже то, что они сами не слышат.
Тогда, чуть больше года назад, они все видели, как Джо притащил меня в дом с синими окнами. В тот вечер, оказывается, у них было что-то вроде вечеринки. Блестящий, показной шик, и на этом фоне я — грязная, испуганная, забитая. Кесси, которая пришла их всех просто поразвлечь. Кесси, которая сейчас покажет свой самый зрелищный трюк.
И им наверняка нравилось, что они могут видеть меня, могут перешептываться обо мне, показывать пальцем и смущенно хихикать, аристократично прикрываясь своими маленькими ладошками.
Систематично, через каждые несколько секунд я ловлю на себе заинтересованные взгляды, уже по какой-то дурной привычке пущенные из-под ресниц. Мое терпение медленно, но верно начинает иссякать. Последняя капля — звонкое помешивание кофе легкой ложкой из дешевого неопознанного металла. От раздражения я резко опускаю свою чашку на столешницу, и та звонко приземляется на стеклянную поверхность, как будто чашка такая же взбешенная, как и я.
Поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Руки — на боках, глаза метают молнии.
— Ну, что?! Насмотрелись?! — выкрикиваю я, и вместе со словами из меня выходит накопившееся за долгие месяцы напряжение. То, что так долго держало, наконец, отпускает. Из ушей, наверное, уже давно валит пар, но со стороны я не вижу. Могу только чувствовать.
На мгновение девушки замирают, застывают, точно в известной детской игре, когда никто не должен двигаться. Но затем понимаю: это мне только кажется. Работает обостренное восприятие.
Мне не нравится это. Не нравится то, что приходится делить с ними одну общую кухню, две общие душевые и комнату тоже приходится делить. Наверное, единственной моей привилегией до сих пор является то, что сплю я до сих пор одна. (Временами.) Мне не нравятся эти косые, полузавистливые-полупереживающие взгляды. Они все хотят оказаться на моем месте, хотят быть рядом с Джо (возможно, даже не в том смысле, в котором я рядом с ним нахожусь). Они хотят и одновременно боятся. Но вот чего они точно не желают, так это того, чтобы чувствовать так, как чувствую я.
В помещении душно. Запахи дешевые, пошлые. От них хочется блевать. И я почти… Почти…
Первой нарушить тишину решается Лея. И ее, наверное, среди всех остальных я уважаю больше всего. Не потому, что она была первой, кто заговорил со мной здесь, нет. Наверное, потому что такие, как она — девушки из страны Восходящего солнца — их более всего тянет к свободе. Они могут петь, даже будучи запертыми в клетке с тонкими несгибаемыми прутьями. Такие, как она, не засыпают в защитной позе зародыша. Такие, как она… Такими должны быть все, и я хочу. Мне кажется.
— Кесси, мы уже все слышали. Уезжаешь. Нам будет тебя не хватать.
Ее глаза выражают спокойствие, и она не отводит взгляда, как остальные, когда смотрит на меня. И даже белая безразмерная футболка — такая же, как у всех, — не делает ее похожей на мешок картошки. Из нее что-то изнутри светится.
Всего несколькими словами ей удается остудить мой пыл. Точно пойманная в чем-то постыдном, я поворачиваюсь обратно к своей чашке с дурно пахнущей жидкостью.
Внезапно кто-то осторожно дотрагивается до моего плеча. Я не вижу — угадываю — кто.
— Пора, Кесси, — просто заявляет он.
А мне хочется сказать: "А не пошел бы ты, Джо?", — но вместо этого я молчу, вперив взгляд в полупрозрачный водянистый кофе, после которого не остается даже гущи. Кофе, который пьют люди, не имеющие судьбы или люди, не верящие в судьбу. Одно другого, впрочем, не исключает.
Неосознанно — инстинктивно — я дергаю плечом, тем самым подразумевая отказ. Но он как будто не слышит. (Или не хочет слышать.)
— Не упрямься, Кесси. Идем. — Он тянет меня за собой, и я слишком слабая, чтобы сопротивляться. Сейчас мне слишком все равно, чтобы заставить себя сказать ему "нет", чтобы вновь вернуть себе имидж невозмутимой сильной Кесси. Но сейчас ему этот мираж и не требуется — сейчас все зависит только оттого, насколько долго я продержусь в этой игре, если буду говорить только правду.
Его рука сжимает мое запястье, но у меня почему-то в голове постоянно вертится другое навязчивое ощущение: где-то на задворках своих мыслей я представляю, что его руки сейчас не там, где положено. Мысли затмевают реальность, и я не замечаю, как он втаскивает меня в свой кабинет. Знакомые запахи. Даже мой запах присутствует в какой-то пропорции — это все стены впитали. Слишком тонкие, слишком слабые стены.
Наверное, со стороны я кажусь тупой марионеткой с отсутствующим взглядом и беспристрастным выражением на лице. Ким все врал, когда говорил, что по мне всегда видно, что я чувствую. Он просто хотел разозлить меня, показать, что я для него как открытая книга. Прочитать и захлопнуть.