Просто вдвоем

– Сынок, мы купили тебе в комнату телевизор с приставкой как раз для того, чтобы ты не мешал нам с мамой… – он улыбнулся, глядя на нее, – по собственному усмотрению распоряжаться оставшейся частью дома.

Я нажал на паузу, откинулся на диванные подушки и закрыл глаза руками:

– Ну папа! Я серьезно!

– Не дразни его, – рассмеялась мама.

– Не могу удержаться, – ответил отец, – тем более что это так просто.

Она вздохнула и поправила на нем и без того идеально завязанный галстук:

– Вообще-то, я думала, что на Рождество мы поедем к твоему папе. Он ведь всегда один, Рэй…

Отец и дед являли собой классический пример «сложных отношений».

– Ему так лучше. Это его выбор.

– Но, милый, он радуется, когда мы приезжаем. Он обожает Лэндона. И ведь он уже пожилой человек.

Когда моя мама появилась на свет, ее родителям перевалило за сорок и они успели смириться с мыслью, что у них никогда не будет детей. Конечно, они ужасно обрадовались дочке, которая, родившись в семье известных ученых, оказалась, к всеобщему удивлению, художницей, и они, как она сама говорила, избаловали ее до безобразия. Их обоих не стало, когда мне исполнилось лет пять-шесть. Мама очень по ним скучала, но бабушку я помнил смутно, а дедушку не помнил вообще.

Из того поколения нашей семьи остался только папин отец.

– Ему просто кажется, что он нашел преемника, которому передаст семейное дело Максфилдов, – сказал папа, жестом закавычив последние слова, – потому что Лэндону нравится ходить с ним на лодке. Да и вообще, мы же были у него только пару месяцев назад, в июле! – Несмотря на все эти возражения, я чувствовал по голосу, что отец был готов уступить маме, как он, собственно, всегда и делал. – В свое время я уехал из города, надеясь больше туда не возвращаться. Ты заставляешь меня приезжать каждое лето. А теперь еще и на Рождество?

– Потому что так будет правильно. И потому что тогда ты был восемнадцатилетним угрюмцем, а сейчас ты взрослый мужчина.

Он снова обнял и поцеловал ее, прорычав:

– Черт! Что правда, то правда.

– Хм! В комнате несовершеннолетний. Прямо тут, на диване. В данный момент его развращают собственные родители.

– Иди, солнышко, собирайся в школу, – сказала мама.

Она никогда не называла меня так на людях, поскольку прекрасно понимала, что крутой тринадцатилетний парень не потерпит телячьих нежностей в присутствии посторонних или, тем более, своих друзей.

Я выключил игру. Родители все еще целовались.

– С удовольствием, – проворчал я и прошел мимо них к лестнице, сделав себе шоры руками.

– Сначала обними папу на прощание.

Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я быстро прижался к отцу, а он похлопал меня по плечу. Он был пока еще намного выше меня, хоть я и начинал его догонять.

На днях я поднял маму на руки – просто чтобы показать, какой я стал сильный. Она взвизгнула и рассмеялась:

– Ну надо же! А ведь, казалось бы, я только вчера меняла тебе пеленочки!

Я скорчил рожу:

– Мам, неужели из моего младенчества больше нечего вспомнить?

Она толкнула меня в грудь и хитро прищурилась:

– Если хочешь, можем вспомнить, как я тебя кормила.

Я опустил ее на пол:

– Нет уж. Спасибо.

– Учись хорошо и как следует подготовься к воскресному матчу, чтобы порвать этих засерь из Аннандейла, – сказал папа. – Вернусь в четверг.

Он взъерошил мне волосы. Я не любил, когда папа так делал, и он это знал. Потому и продолжал.

– «Засери» – это ты хорошо сказал, – ответил я, выворачиваясь из-под его руки. – Твой словарный запас расширяется.

– Ну, давай, старик, – усмехнулся он, беря меня за плечи и заглядывая мне в глаза. – Ты остаешься за хозяина, береги маму.

– Ладно, пап. Будет сделано!

Я козырнул ему и взбежал по лестнице, думая о воскресном матче и о Есении, которую хотел пригласить на свидание, если наберусь храбрости.

Лукас

Дневная температура на побережье упала до семидесяти[23] с хвостиком – для конца ноября это было нормально. Высадив меня у отцовского дома, Хеллеры направились в свой арендованный коттедж с оттаивающей индейкой, а также большой коробкой сладкого картофеля, зеленой фасоли, панировочных сухарей и клюквы.

– До завтра, – сказала Синди. – Около часа будем обедать. Или пить – если индейка еще не будет готова.

Бойс. Приехал?

Я. Да. Только дай отдохнуть.

Когда я бросил свою спортивную сумку на кровать, кладовка показалась мне как никогда маленькой. Это был кокон, из которого я вылез и улетел больше трех лет назад. Я вырос из своей тесной комнаты, одновременно такой знакомой и такой странной.

Одна стена была истыкана кнопками. Напротив висели почти пустые полки. Люстра по-прежнему болталась под потолком – отец не перенес ее обратно в кухню. Из книг осталось только несколько учебников, дедушкина Библия и справочник для старшеклассников. Еще я нашел конверт, которого не было на полке, когда я приезжал в прошлый раз. В нем лежали фотографии, штук десять-пятнадцать: раньше я их не видел.