Просто жизнь

Анюта устало опустилась в глубокое кресло, накинула на себя пальто, спряталась с головой и уснула. Под мерный стук колес начал подремывать и Петр. «Как не похожи наши с Ильей дороги на эту… с гостиницами, душными вокзалами… от всего зависим — все не то… — думал он. — Как же беззащитен человек перед подлостью… надо быть стойким… перед хамством… И все же не дай бог Анюте стать слишком пробивной да опытной… Скоро приедем к другу, там тихо, тепло…» — Петр обнял жену и тоже уснул.

На окраину Ярославля до улицы Нефтяников надо было ехать довольно долго даже в такси. Мчались через центр, мимо театра имени Федора Волкова, потом к высокостенному кремлю и дальше вдоль замерзшей Волги, в новый район. Бородатый мужчина, которому пришлось стоять в тамбуре, оказался попутчиком, он хорошо знал Илью, нахваливал его: «Вот мужик! Как он мать свою обожает — все удивляемся его терпению. То-то вокруг него детишки вьются — верный признак хорошего человека. А вот что-то насчет женитьбы пока у него никак. Пробовали несколько раз сватать, знакомили так и сяк — не выходит. Застенчивый больно…»

Поговорили, распрощались по-приятельски. Петр и Анюта получили даже приглашение на день рождения: «Как раз вот мотался за продуктами… На столе все будет как надо…»

Друг не ожидал такого скорого приезда, вышел открывать дверь сонный, в трусах, босиком. Тощий, волосатый, с короткой всклокоченной бородкой клинышком — ну просто Дон Кихот без лат.

Обнялись у порога, расцеловались. Пошли на кухню ставить чай да рассказывать о дорожных приключениях. Душевное это дело — гостить в доме друга, особенно после передряг и треволнений.

Когда прошла зима и лишь тополиный пух напоминал о вьюгах, Анюта готовилась стать матерью. Медленно, трудно шли дни, тревожными стали ночи.

Это был негромкий, сдавленный всхлип, и ни слова, ни звука больше.

— Что случилось?

Молчание.

— Больно? Началось?

Молчание. Только все более мокрым становилось плечо Петра, а огромный, теплый, тугой живот Анюты, совсем еще недавно тоненькой, гибкой девочки, выглядел как что-то чуждое. Он жил как будто своей особой жизнью, то радуя, то устрашая отца и мать, и еще неведомый ребенок уже требовал внимания, напоминал о себе.

— Мне страшно.

— Не бойся, не надо.

Петр гладил, целовал, успокаивал Анюту, и от невозможности хоть чем-нибудь помочь жене в нем росло раздражение. Он злился на еще не родившееся существо.

— Спи, все будет хорошо.

— Я боюсь умереть.

— О чем ты говоришь…

— Врачи мне сказали, что у меня больное сердце…

— А мне сказали, что ты вполне здорова, и не выдумывай.

— Я не выдумываю, просто ты бессердечный, тебе все равно, буду я жива или нет, тебе даже лучше, если я умру, станешь свободным… Тебе все время куда-то хочется уехать. Опять что-то задумал с друзьями…

— Боже мой, Аннушка, успокойся, поспи хоть немного.

Но уже было не уснуть. Петр не сдержал раздражения. Мучила совесть. Тихие всхлипывания Анюты отдавались в душе то болезненной нежностью, то безысходностью, предчувствием чего-то рокового, то новым раздражением. Петр никак не мог понять жену в последнее время — причины слез, обид. Он и сам себя перестал понимать: был твердым, даже упрямым в случаях, когда обычно легко уступал, и уступал, когда хотелось быть твердым. Анюта, вольно или невольно, подчиняла Петра своим желаниям и даже прихотям — без крика, без настойчивости, одной лишь слабостью, беззащитностью своей.

Рано утром начались схватки. Анюта сидела на кровати и держалась за живот. Ужас и боль увидел Петр в ее лице. Он бросился к Анюте, а она едва выдохнула, отстраняя его слабой рукой:

— Не надо, оставь, — и свалилась набок, скрючившись, как будто ей было холодно.

У Петра дрожали руки и ноги, когда он вызывал по телефону «скорую помощь». Дрожь приходила волнами, унять ее было невозможно, как будто все время он находился на вибрирующем полу.

«Скорая» не приезжала, кажется, целую вечность. «О, как неосторожно он ее ведет», — в сердцах подумал Петр, пытаясь отстранить врача от безвольно обвисающей, неузнаваемой Анюты.

В машине он гладил ее руку, плечи, что-то бормотал и после каждой ухабины с ненавистью смотрел на водителя. Машина долго кружила по городу и наконец-то остановилась. Надо же, где она остановилась! В глубине двора университета, под боком истфака. Это была та самая больница, возле которой Петр и Анюта сидели когда-то на каменном барьерчике.

Напокупали в тот раз они всякой всячины: маслины, кофе, хлеб, копченую селедку — чего только не было в капроновой сетке. Идти домой не хотелось, не отпускала мягкая погода. Неожиданно очутились они в том месте Васильевского острова, где в тишине, почти в полном безлюдье растут деревья, стоят дома с колоннадами, галереями, скульптурными украшениями на фасадах. Анюта здесь была впервые и ни за что не хотела уходить. Остановились перед Фондовой биржей.

Впереди в широком просвете между зданиями виднелась Ростральная колонна и дальше, за подстриженными деревьями — Нева.