Просто жизнь

— Я уже старуха, вот и злюсь. Мне уже к тридцати, а еще не замужем… да и знать вас не хочу.

Теперь он разглядел возраст Ольги — в глазах, в коже, в уголках губ. О возрасте особенно отчетливо говорили ее пальцы и ладони, испещренные мелкими морщинами, отчетливо пересекаемые глубокими линиями.

— Ну-ка, дай мне твою руку… Я вижу треугольник счастья. Это редко бывает.

— Может, знаешь, в каком углу оно заблудилось? Ну да ладно, не повезло мне, — махнула рукой Ольга, Она сгребла солому в охапку и пошла по дороге. Петр тоже набрал побольше и нехотя поплелся вслед, вдыхая терпкий запах золотистых стеблей. Он видел спину Ольги, мелкие завитки ее волос, он хотел бы ей сказать что-нибудь особенное, обнадеживающее… Но не знал что, — он чувствовал себя мальчишкой.

Когда они вернулись к реке, Илья уже сидел на мотоцикле.

— Оставьте солому в кустах и поехали в Суздаль. Мы еще успеем тут насидеться, — крикнул он.

За мостом дорога пролегла между широкими полями, стала часто сворачивать вправо, влево, — наверно, для того она так петляла, чтобы еще издали можно было путнику увидеть город с разных сторон, его церкви на горизонте и, медленно приближаясь, вглядываться, влюбляться в древний Суздаль.

Купола и островерхие звонницы тянулись ввысь. Они сначала дрожали, колебались в лучах солнца, а потом все отчетливее, все тверже вырастали из земли. Суздаль выходил навстречу не из лесу, а из чиста поля. Наверно, еще давным-давно, во времена великого княжества Суздальского, вырубили тут могучие леса, чтобы пахать и сеять, а когда придет враг, увидеть его издали, кликнуть рать и потом сойтись на равнине, меч на меч, отважно побить ворога. Много крови впитала суздальская земля — вражьей и своей.

Но что бы ни случилось, остался вот он, великий и прекрасный город, стоит до сих пор под солнцем легко, торжественно, не просто занимает землю — украшает ее. В нем раскрытость, простота и величие.

Город на холмах, и на каждом возвышении — церковь, их много, они как бы роднят землю с небом. Черный цвет земли, потом охристый, густой от множества каленых кирпичей, потом золотистый и дальше, над крестами — голубой. Церкви не строгие, не тяжелые, как в Господине Великом Новгороде, и не европейские, холеные, как в Ленинграде, — тут они рукодельные, пряничные, с выщербинами, с ямочками, с кривизной, будто не строили, а лепили их древние зодчие, чтобы оставить на века в каждой живой линии, в каждом изгибе свою любовь и душу.

Ольга выбралась из коляски мотоцикла. Она не могла спокойно смотреть окрест, подбегала то к художникам, картинно стоявшим возле мольбертов, то шла к мальчишкам и расспрашивала их о чем-то, то просто глазела по сторонам. Ей было хорошо, Илья и Петр это видели, взгляд ее был счастливо-рассеянным.

Илья приезжал сюда не раз и теперь спокойно смотрел не вверх, как Петр, на холмы да на церкви, а вниз, на нижний город, в долинках под холмами, по берегам речки. Там тоже были дома и церкви, они окружали большой белокаменный монастырь. Но Ольга уговорила, убедила сначала отправиться в музей. Петру, как будущему историку, тоже не терпелось перенестись в прошлое Руси. Музей располагался в старом здании, надо было войти под низкие своды просторных комнат и залов, где была собрана всякая утварь, украшения, одежды, иконы.

Низкие потолки, небольшие окна, толстые стены, кованые решетки на окнах придавали суровую сумрачность внутренним монастырским помещениям, зато как нельзя лучше все это совмещалось с тусклой позолотой икон. Иконы, иконы — никогда не приходилось видеть их столько.

Каждый пошел сам по себе из комнаты в комнату. Вон вещи Лопухиной, первой жены Петра Великого, сосланной в монастырь за неугодность и бунт, вон старинные мечи русских воинов, а вот расшитые бисером, золотом, серебром, унизанные жемчугом митры.

Остановили Петра строгие глаза Николая Чудотворца. Голубые одеяния с белыми крестами, поднятая рука для благословения. Часто Петр, проходя по залам, встречался с горестными и мудрыми глазами святого старца. И глаза Христа, полные печали, смотрели на него со стен.

Издали поманили глаза Богородицы. Таких глаз Петр еще не видел. Богородица смотрела так, будто хотела разглядеть суть, душу. Она была вне возраста, одухотворенная и в то же время земная. Глаза ее были в пол-лица. Петр долго стоял перед этой иконой.

Но вот взгляд его опять оказался в плену. На затемненной части стены, в небольшой и простенькой рамочке — портрет молодой женщины. Она смотрела чуть-чуть исподлобья. С укором, с затаенной вызывающей обидой на всех. Петр почему-то почувствовал себя непростительно виноватым перед этой монахиней. Он испытывал чувство робости и восхищения перед красотой и загадочностью ее души. «Соломония Сабурова…» Да, это была она, побитая кнутом, насильственно постриженная в монахини за бесплодие, первая жена Василия Четвертого. И кожаная курточка, одеяние ее ребенка, будто бы рожденного в монастыре, висела тут же, около портрета, невдалеке от горестных глаз.