Просто жизнь

Коляда, коляда,
Где была?
Коней пасла.
Что выпасла?
Коня в седле,
В золотой узде.
Кони где?
За ворота ушли.
Ворота где?
Водой снесло.
Вода где?
Быки выпили.
Быки где?
За горы ушли.
Горы где?
Черви выточили.
Черви где?
Гуси выклевали.
Гуси где?
Девки выпололи.
Девки где?
За мужья ушли.
Мужья где?
На войну ушли.
Война где?
На печи в углу.

Звучно, лихо выкрикнул Дед последние слова.

— Смешно, весело в овсень. Поешь, пляшешь, горя мало. А уж на святках, в день крещения, на радостях даже в озере выкупаешься. В наших-то местах дни те святочные окрутниковыми зовут. Где свеча на окошке горит, в тот дом и прут ряженые, поют, да пляшут, да скоморошничают. А еще, бывало, длинный карбас, флажками разнаряженный, на санях возили. На санях да в карбасе окрутники, али кудесники, сидели, рожи всем строили, частушки-прибаутки пели под бубны да гармоники. И все их потчевали медовухой да пряничками. А кудесник что выкликнет, то и будет с тобой.

— Значит, его задабривать надо было? Вином да пряниками?

— А то как же! Рявкнет, что помрешь — и помрешь в одночасье, — улыбнулся Дед.

— Ну уж прямо так и помрешь, — засмеялся Петр, все более доверяясь рассказу о наивной и такой вдруг близкой, живой еще старине, о которой теперь почти никто и не знает в городе.

Вспомнил Александр Титыч про деда своего и про отца…

— Крутым да умным был мой батька… Поставил он однажды перед собой троих сыновей, положил перед ними топор, книгу да сеть рыбацкую и сказал: выбирайте. Старший за книгу схватился — его в город на учебу спровадили, средний взял топор и пошел по плотницкому делу, и такие карбасы ладил, что не было его лучше по всему Терскому берегу. Ну, а мне сеть досталась, рыбацкая доля. Не жалею, уж повытягивал я в охотку золотую мою рыбку со дна морского… Что прикажу ей, то и совершит, — таинственно заключил Дед. Почесал макушку, сказал, обращаясь к Петру:

— А велю я тебе изловить свою удачу не в какой-нибудь мелкой да мутной воде, а в большом море-океане на радость себе и всем людям.

Дед ушел за шкаф, пошебуршил там чем-то и вернулся с миниатюрной рыбацкой сетью и бамбуковой складной удочкой.

— Когда мозги от умных книг устанут, пойдешь на бережок, мою рыбку покличешь… али просто так посидишь, подумаешь, может то самое, что надо, и надумаешь, — с улыбкой вручил Александр Титыч свой подарок. — Сеть-то я сам вязал, как в старину делали…

Дед обнял Петра, поцеловал три раза, и снова скрылся за шкаф и вынес маленький, ободранный сундучишко со всякими слесарными да столярными инструментами.

— Голова у тебя на плечах есть, да только ты разбросан маленько, — сказал Дед, открыв крышку. — Я это Увидел, когда твой сундучок прибирал.

Порядок, чистоту, красоту навел Дед в полной неразберихе инструментов, — все руки не доходили у Петра.

— Хорошо, думаю, что запасливый у меня зятек… гвоздики да болтики — хозяйственный мужик, а вот в непорядке держит все — это плохо. Если бы я сети так к улову берег, никакой рыбки не выловить бы. А рыбка, она сезонная: пришла — ушла, проглядел — не досталось. Прости старика, что учу, я с добром, с любовью. Ты в науках своих не разбрасывайся, навались на главное. Во всяком возрасте своя сила. Я, бывало, за троих сети тянул, а теперича весь вышел. Вот и приналечь, значит, мужику надо, когда возраст сильный. Да не греби все подряд — всего моря не выловишь. Свое бери. Ухватись и тяни, не сдавайся. А ты мужик ухватистый, я вижу…

И снова Дед, похлопав Петра по спине, скрылся за шкафом и вскоре вынес берестяной туесок, медный ковш и пуховую шаль для Анюты.

— А это доченьке моей для дома, для всяких надобностей. В туеске муку хранить да сладости, из досюльного ковша доброго гостя поить, али для памяти старины, чтобы из рода в род все лучшее передавалось. Ну, а шалька — чтобы душу в тепле держать, да еще для красы, — это материн подарок, она сама и вязала. Я вот еще и Данилке моему подарок привез — свирельку из камыша, чтобы весело ему жилось.

Дед приложил свирель к губам, и она засопела, засвиристела, толстые дедовы пальцы быстро приоткрывали то одну дырочку, то другую, и получались переливы, посвисты, странные, нежные и, как Петру показалось, грустные, но душевные, чистые звуки какого-то далекого сказочного прошлого…

Петр долго потом разглядывал легкую самоделку, гостью с далеких берегов, пробовал сыграть что-нибудь, да не получалось пока ничего, кроме сопения.

— А вот внучек мой, когда подрастет, сразу заиграет, — пообещал Дед и вынул из кармана пиджака еще один подарок. — А деду нареченному, сродственнику моему — вот эти его часы передай. Завел я их — снес в мастерскую, упросил, да и завел. Еще рано время-то свое останавливать. Польза большая. Передай часики-то и поклонись.