Просто жизнь

— Походи, порадуйся, — бросил Саня и напрягся, затрубил в рожок, заорал, заулюлюкал, запричитал — ой-ой-ой. Получилось все по-настоящему, как и должно быть на охоте.

Петр повесил на плечо фотоаппарат Виктора, а тот на плечо Санино ружье и пошли рядышком. Сначала по склону холма, потом по лесной тропинке.

Собаки гнали где-то в низине, куда спускались ели, осины и березы, где ярче светило солнце, где можно было увидеть чистое утреннее небо — лоскутки его между ветвей и рыжих листьев. Под ногами мох, брусника. Петр сорвал ягод, бросил в рот. Они не лопнули — стукнулись о зубы, как леденцы. Подморозило их.

Где-то далеко-далеко бабахнул выстрел. «Не наш», — определил Виктор. Потом залаяли собаки — поближе. Но тоже — чужие. Потом знакомое повизгивание. Совсем рядом. Петр увидел свору, она мчалась меж стволов, нюхала землю и заливалась.

— Нейк-то мой, Нейк-то мой, ай-ай, вот пес! Первым идет! Я-то думал, опозорюсь. А он — молодец. Его бы почаще сюда. Вот молодчина!

Виктор сдвинул со лба свой алый козырек. Глаза его светились и «делали стойку». Он держал ружье наперевес. Мало ли, придется шарахнуть.

«А как это? — подумал Петр. — Вот, предположим, выскочит заяц и помчится скачками. А я — ружье к плечу и бабах его влет в прыжок. Или он вдруг присел, ушами пошевеливает, а я снова его — бабах». Вспомнилось детское — «заинька, попляши, серенький, попляши…»

Виктор стоит рядом, вспоминает:

— Однажды я выстрелил в зайца и попал ему в ноги. Он как закричит, как заплачет, будто ребенок. Ой, было плохо. Вся душа перевернулась…

Но вот снова лают собаки, надо идти дальше. Спустились к низине. Сыро. Он оставил Виктора одного, пошел к машине. Встретился с Матвеичем. Лицо хорошее, умное, глаза мягкие, как будто бы еще не совсем проснувшиеся. Странно, устрашающе выглядит в лесу танковый шлем. Но ружье охотник держит по-доброму. Под мышкой.

— Чуть не провалился в болоте, — сказал Петр.

— Плохо, если так. Сыро там. Нечего делать…

— Хороший ли гон, как вы думаете? Я-то в первый раз.

— Да ничего. Если такой будет, неплохо, — мягко, с Хрипотцой сказал Матвеич с явным расположением к Петру, видимо за его признание, что он новичок. — А вообще-то, разве тут охота? Я в Сибири охотился, там — да! И медведя бил — это зверь серьезный, умный. Он вот, к примеру, валежника для берлоги кладет ровно столько, чтобы весной его не затопило. Знает сантиметр в сантиметр, сколько будет снегу, лишнего валежника не навалит. А откуда ему это известно — поди спроси. Я и загонщиком был. Эта работа особая — упаришься. Медведя надо найти, выгнать и потом долго орать, пугать его. А сам лезешь напролом через кусты, да все вприпрыжку. Медведь, он точненько идет — чтобы солнце, как говорят, щеку грело. Это у него привычка такая. А потом собаки его за зад хватают, посадят как надо. Тут и стреляй. Загонщику за его работу всегда полагается медвежья пробка. Знаешь, что такое?

— Вроде бы слышал, а вот уж толком-то и не знаю.

— Это штука особенная. Медведь на зиму такую травку ест. Это перед залежкой он очищается. Всю нечисть из него выносит. Кишки становятся белые. А потом он ест коренья и еще какую-то свою, одному только медведю известную ерунду. Поест, и у него в заднем проходе образуется такая затычка, пробка. Пока на месте она, зверь без еды живет, спит, лапу сосет. А если случайно ее потерял, медведь шатуном становится, пища ему нужна. Пробка медведя целебная. В любой аптеке возьмут. Из чего, из какого она состава — никто не знает толком-то. А лекарство из нее — первейшее от всяких внутренних болезней. Всему человек у природы учится, что у зверя, что у леса, а ведет себя варварски, — со вздохом заключил Матвеич. — Это уж я так с ружьем вышел, охотничий азарт стравить. Бить тут нечего и не надо.

Снова залаяли собаки, азартной радостью наполнили лес и умчались куда-то.

— Ну, я пошел, — сказал Матвеич.

Петр выбрался на дорогу, она повела его между берез, спустила с невысокой горки, повернула сначала к солнцу, потом вильнула влево. На дороге лужи, подернутые тоненьким льдом. Тихо, прозрачно. К чему ружье?