Просто жизнь

— Я — нет, — не согласился Василий Иванович. — Я всегда понимал, что к чему.

Анна Григорьевна была другого мнения, но спорить не стала. Она догадывалась: муж уязвлен, обижен.

— Лариса Сергеевна тоже хороша, — пожаловался Василий Иванович. — Я всегда чувствовал…

— Чего чувствовал-то?

Василий Иванович подошел к окну, шумно вдохнул еще не остывший воздух.

— Не могу объяснить этого. Неужто сама не видишь, какая она? Сдается мне, таит она от людей что-то. Узнать бы — что?

Анна Григорьевна подумала, что Лариса Сергеевна совсем не похожа на Валентину Петровну и других учительниц. И внешностью выделяется, и держится не так, как они. На педсоветах помалкивает, но уроки дает интересные. Так и сказала мужу.

— Я не про то, — откликнулся он. — Помяни мое слово — споются они.

— Сам же того желал, — напомнила Анна Григорьевна.

— Про другое думал, — возразил Василий Иванович.

Ему было досадно, что жена не ухватывает главного. Еще никто не говорил с ним так, как это сделал москвич. Василий Иванович чувствовал себя оскорбленным. Он всегда считал, что поставлен директором для того, чтобы бдить, ревностно выполнял это, все поступки и слова учителей соизмерял со своими собственными поступками и словами, часто поучал их, даже в мыслях не допускал, что это может не понравиться им.

— Обойдется, — сказала Анна Григорьевна и добавила: — Лучше обещание выполни — в тайгу Алексея Николаевича свози. И не только его — всех учителей позови. Голубика-то, говорят, осыпаться стала…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Местные жители утверждали, что настоящая тайга начинается километрах в десяти от села. «Там и ягод полно, и грибов, — говорили они, — и разная живность жирует — только ружья успевай переламывать. Здесь же все исхожено, испоганено». Местные жители конечно же преувеличивали: близ села не было ни вытоптанных полянок, ни сваленных как попало деревьев. Тропинки обрывались возле небольших ягодников; дальше желтела треста и опасно темнела похожая на деготь болотная жижа — ни пройти, ни проехать. Чащобы за речкой старожилы тоже не считали тайгой. «Какая же это тайга, — возражали они, — когда рядом колхозное поле? Тайга там, там и там», — местные жители кивали в разные стороны.

…Вначале полуторка пылила по хорошей дороге, потом круто свернула, запрыгала по кочкам, и все, кто был в кузове, или схватились за борта, или попадали друг на друга. Валентина Петровна наваливалась на Ветлугина, без стеснения прижималась, игриво повизгивала. Он ощущал ее мягкое, податливое тело и, наверное, словно невзначай обнял бы толстушку, если бы не Лариса Сергеевна. В ее присутствии почему-то деревенели руки и ноги не слушались, а лицо — Ветлугин чувствовал это — было напряженным.

Низинка, по которой катила машина, постепенно суживалась, образуя коридор. По обе стороны возвышались деревья. Шофер брал то вправо, то влево — объезжал мшистые пни, канавки, полусгнившие стволы. Сильно пахло прелью. Земля была влажноватой, хотя — об этом говорили все — вот уже полтора месяца дожди только собирались, да так и не выпали. Позади оставалась четкая колея, и Ветлугин подумал, что весной и осенью эта низинка, без сомнения, превращается в сплошное болото. Деревья подступали все ближе и ближе, словно собирались захватить машину в плен, и наконец сомкнулись.

— Прибыли! — объявил Василий Иванович и, как только полуторка остановилась, молодцевато перемахнул через борт.

Ветлугин огляделся — обыкновенный подмосковный пейзаж: справа осинник, слева ельник, под ногами ягель, болотные кочки, чуть в стороне наполовину просохшая ляга[4], затянутая изумрудной плесенью.

— Неужели это тайга?

— Самая настоящая! — сказал Василий Иванович и посмотрел по сторонам с таким видом, словно все вокруг принадлежало ему.

Женщины неловко перелезали через борта, одергивали платья. Скуластый, узкоглазый шофер обошел машину, попинал покрышки. Ветлугин помог слезть Валентине Петровне, подал руку Ларисе Сергеевне. Ощутил прикосновение тонких, сильных пальцев, выразительно вздохнул. Она отдернула руку, обожгла его взглядом. Девушки взяли ведра и скрылись в осиннике. Анна Григорьевна позвала мужа, Петьку, и они тоже ушли. Через несколько минут Ветлугин остался один — даже шофер исчез. Сорвал травинку, пожевал сладковатый стебелек.

Летали стрекозы. В детстве он очень любил ловить их. Они казались ему красивей бабочек и жуков. Захотелось поймать стрекозу, непременно большую, рассмотреть тонкое, изгибающееся туловище, огромные, выпуклые глаза. Сняв рубаху, начал подкрадываться к большой-пребольшой стрекозе, расправившей блестящие крылышки на сухой ветке. И вдруг почувствовал — смотрят.