Просто жизнь

— Может, аккордеон найдем, — помечтал Андрей: хоть у него и не было музыкального слуха, но он очень хотел заполучить трофейный аккордеон — сверкающий, отделанный перламутром.

Петька подумал.

— Аккордеон навряд ли. А вот какую-нибудь необходимую в хозяйстве мелочь — запросто.

Прозвучала команда «Шагом марш!», и они потопали, перебравшись через речку, к лесу, до которого было на глазок километров семь.

3

Семин воевал в Прибалтике четвертый месяц. Прибыл сюда в начале февраля из госпиталя. В тот день с моря дул теплый, влажный ветер, стройные, похожие на корабельные мачты сосны раскачивались, скрипели, словно жаловались на свою судьбу; снег осел, стал ноздреватым. Около Андрея шагал, то и дело меняя ногу, Петька — они познакомились в теплушке.

— Ты сколько месяцев на фронте пробыл? — спросил Петька, озираясь по сторонам.

Андрею захотелось показать себя бывалым солдатом-фронтовиком, но он не стал врать: в прошлый раз Семин пробыл на передовой всего несколько часов. После первого артналета он был ранен в ногу, и его сразу же отправили в тыл, в госпиталь.

Взвод, в который Семин попал вместе с Петькой, занимал рубеж на «пятачке» между речкой и болотом. За болотом был лес. Уже в марте болото вскрылось, стало дурно пахнуть. В окопах и блиндажах стояла вода. Все — шинели, гимнастерки, портянки — отсырело, тело покрылось чирьями, после них оставались пятна, похожие на синяки.

За три месяца Андрей так и не привык к сырости, болотным запахам. Раненая нога ныла, чаще всего по вечерам, когда на окопы наползал туман. Семин снимал сапог, разматывал отсыревшую портянку, с тревогой ощупывал рубец.

— Стонет? — спрашивал Петька.

— Кто? — не сразу соображал Андрей: слово «стонет» казалось ему не совсем точным.

— Кто, кто, — передразнивал Петька. — Про ногу спрашиваю.

— Есть немного, — признавался Андрей. И поспешно добавлял: — Врачи говорили — срослась кость.

— Они скажут, — туманно отвечал Петька.

— Считаешь, ошиблись? — Семин начинал волноваться.

— Всякое бывает, — уклонялся от прямого ответа Петька и, покосившись на ногу, восклицал: — Спрячь, за-ради Христа, свою ходуль в сапог!

Петька не мог смотреть даже на зажившие раны. А от вида крови его мутило: глаза заволакивались, пальцы начинали метаться по борту шинели или по пуговицам гимнастерки.

— Плохо тебе? — наклонялся к нему Семин.

— Отцепись! — отвечал Петька, сморщившись, как от зубной боли.

«Странно, — удивлялся Андрей. — Деревенский парень, казалось бы, привычный ко всему, а на раны смотреть не может. Почему?»

Так и спросил.

Петька сплюнул.

— Хрен знает почему. Не могу — и все!

Раненую ногу Семин ощупывал часто. За этим занятием застал его однажды Сарыкин.

— Боисси, отсохнет?

Семин смутился, прикрыл ногу портянкой.

— Не отсохнет! — обнадежил Сарыкин. — А ревматизму, помяни мое слово, наживешь. У меня от этой сыри каждая косточка трещит. Послухай-ка! — Он повел плечами, и Семин услышал легкое похрустывание. — Слышь, малец, — продолжал Сарыкин, — побитую ногу в тепле держи. Обмотай еще одной портянкой, если сапог впустит.

Семин обратился за второй парой портянок к старшине, но тот рявкнул, глядя поверх него:

— Не положено!

Выручил, как всегда, Петька: в его сидоре оказались запасные портянки. Андрей стал кутать раненую ногу, заодно и здоровую…

Километрах в трех от леса началось болото. Семин подумал, что тут, в Прибалтике, сухой земли совсем мало: только низинки, речки да леса, в которых заблудиться — раз плюнуть. Рана «стреляла», идти было трудно. Подошвы скользили на тонких, мокрых жердях, обозначавших проложенную неизвестно кем тропинку. Кочки мягко оседали под тяжестью тела, вокруг них появлялись фонтанчики; болото пускало пузыри, утробно чавкало, жадно хватало соскользнувшую с жердей ногу, цепко держало ее. Приходилось напрягаться, чтобы выдернуть сапог. Отпустив его, болото огорченно чмокало; образовавшееся углубление наполнялось дурно пахнувшей жидкостью — она долго не успокаивалась, булькала, как похлебка в котелке, крутилась маленькими водоворотами.

Край болота упирался в лес. Он вроде бы не приближался: тропинка крутила по болоту, огибала прикрытые обманчиво тонким слоем гиблые места и черные «окна», подернутые маслянистой пленкой.

Бойцы шли цепочкой, растянувшись на целый километр. То и дело доносился охрипший голос Овсянина: «Поднажми!» — но никто не поднажимал, все устали, вымокли, все ругали про себя и вслух начальство, которое послало их прочесывать лес. Однако больше всего бойцы ругали немцев — по всем писаным и неписаным законам им полагалось сдаться в плен, а не скрываться в лесах с оружием в руках. Позади Семина шел Петька, жарко дышал в затылок.

— Закрой поддувало! — рассердился Андрей.

— Не ори, — проворчал Петька, но дышать в затылок перестал.

По болоту топали часа два, то удаляясь от леса, то приближаясь к нему почти вплотную. И, наконец обогнув озерцо, наполненное торфяной кашицей, вышли к чахлым осинкам, с которых начинался лес, — их отделяла от болота узенькая полоска аспидной воды.