Но если бы ты увидел лицо Простодурсена сейчас, когда он стоял у окна, разлепив сонные глаза, рядом с утёнком, который скатился с кровати следом за ним, шмякнулся на пол, прикатился к его ногам, пристроился рядом и теперь тянул шею в надежде дотянуться до окна, – ты бы сразу понял, что река назад не вернулась.
Простодурсен взял утёнка на руки. И они ещё постояли, глядя в окно. Там всё равно было на что посмотреть. Трава всех цветов – от зелёного до жёлто-коричневого. Листья на яблонях. Сочные облака. Толстое красное солнце, выкатившееся из-за горы. Сама гора. Высоченная тёмная вершина с пятнами снега. Еловый лес. Понарошка. Кудыка. Рябина. Октава. Сдобсен. Ковригсен.
Трое последних при полном параде как раз шли по дороге. Октава в огромной шляпе. Сдобсен с палкой. Ковригсен с мешком на спине.
– Кля! – сказал утёнок.
– Да, – согласился Простодурсен. – Давай-ка быстренько, чтоб нам ещё поесть пудинга на дорожку.
Утёнок ел хорошо. И накладывал себе добавку за добавкой. Пудинг исчезал на глазах. А как сделать новый? Где взять воду? Реки-то нет…
Простодурсен туго повязал утёнку голубой платок, и они вышли к троим друзьям, ждавшим их на улице в этот ранний утренний час.
– Ну что же, – сказал Ковригсен. – На горе за лесом живёт похититель реки. Вперёд?
– Так ты думаешь, что это всё-таки Пронырсен умыкнул реку? – скорбно спросил Простодурсен.
– Посмотрим, – ответил Ковригсен.
– А что у тебя в мешке?
– Порошок для пудинга.
– Целый мешок?
– Вдруг мы проголодаемся в пути. К тому же пора начать прикармливать Пронырсена пудингом, чтобы он размяк немного. А то совсем зачерствел от долгой жизни на сухарях.
Трава была мокрая, и Простодурсен посадил утёнка в карман. Тот высунул наружу голову и глазел на удивительные вещи, мимо которых его нёс Простодурсен, покачивая в такт шагам. Вокруг было не то, что прежде в яйце. Он ничуть не жалел, что выбрался оттуда сюда. Да и здесь тоже, судя по всему, яйцо, только скорлупы не видно. Это какое-то огромное яйцо, в него помещается уйма всего интересного. Высоко над большой горой висит ни к чему не прицепленный желток. Что и требовалось доказать, довольно крякнул утёнок, он попал в новое яйцо, только и всего. Огромнющее яйцо номер два. Но когда-нибудь он вырастет, пробьёт клювом и его скорлупу и перейдёт в яйцо номер три. Так устроена жизнь, подумал он. Удивительная вещь. Но пока ему хватало места.
– Кля! – сказал он.
– Что? – переспросил Простодурсен.
– Ему нравятся дальние прогулки, – заметила Октава. – Смотри, как он тихо сидит и внимательно смотрит по сторонам.
Простодурсен побаивался. Непонятно, что они увидят у Пронырсена. А если это окажется что-то ужасное, что им тогда делать? Пропала целая река с музыкой и бульками, а они своими ногами идут в логово к этому Пронырсену.
– Ничего, ничего, – зашептал он утёнку. – Как-нибудь всё устроится, как-нибудь обойдётся.
И погладил его бережно по пушистой головёнке.
Ни Октава, ни Сдобсен, ни Ковригсен ничего не говорили. У них было заведено, что если один сказал всё, что хотел, то слово берёт другой. Но сейчас было не так. Они просто шли вереницей. Ковригсен с мешком на спине. Октава в шляпе. Следом Сдобсен с палкой. Замыкающим – Простодурсен с утёнком.
Они всё время шли вдоль реки. То есть не вдоль реки, потому что она теперь не текла, но вдоль места, где она текла раньше. Поэтому они и молчали. Но то и дело бросали печальный и тревожный взгляд на пустое русло. Оно выглядело как канава посреди леса с лужицами воды то там, то тут.
Несколько раз Простодурсен порывался остановиться. Внизу в грязи встречались россыпи прекрасных бульков, и его так и тянуло набить ими карманы. Дурсен он и есть дурсен, всегда думает об одном. И хотя у него перед домом на дне бывшей реки сейчас громоздились горы бульков, он думал только о том, как бы набрать их ещё больше. Но он не останавливался, а тащился в хвосте понурой процессии, вступившей в зелёно-коричневый мрак елового леса.
Вдруг кто-то всё же заговорил. Это оказался Сдобсен:
– Октава, спой нам песню.
– Песню? – переспросила Октава. – Ты думаешь, сейчас время петь песни?
– Этого я не знаю, – ответил Сдобсен. – Но послушать песню было бы кстати.
– Не бывает времени не для песен, – поддержал его Ковригсен.
– Но разве мы не должны неслышно подобраться к Пронырсену и застать его врасплох? Если я запою, нас услышат.
– Я думаю, он нас ждёт. Возможно, песня поднимет настроение и ему тоже, – ответил Ковригсен.
– В голову не идут слова, – пожаловалась Октава. – Тоже пропали вместе с рекой.
– Ты просто спой о нашей реке, – попросил Простодурсен.
И она спела короткую песенку о реке – кажется, такую: