Простой, как снег

Я смотрел в окно и слушал подаренные Анной компакт-диски через наушники. Первый компакт-диск она закончила песней «Bauhaus» «Бела Лугоши мертв». Песня длилась почти десять минут. Она начиналась с легкого постукивания барабанными палочками о металлический край барабана, затем этот звук искажался, отдавался эхом и снова повторялся. Медленно подключался басовый звук волынки, потом рявкала гитара. До пения проходило почти две минуты. Пение в основном состояло из повторения названия песни, снова и снова, вместе с которым повторялась одна фраза: «И думал я всегда, что он поет „Я мертв“». Но когда я слушал исполнение в наушниках, последние слова — «Я мертв» — звучали по-другому — «Я не подвластен смерти». Наверное, это имело больше смысла. Включая эту песню, Анна всегда смеялась.

— Они серьезно? — спрашивала она. — Это может быть вульгарно, но все равно драматично и трагично, — она считала, что это весело и смешно. — Как ты думаешь, они считали это смешным? — спрашивала она.

— А кто-то еще считает?

— Все воспринимают очень серьезно, — сказала она. — Мой отец сказал, что это напоминает готский гимн.

— Немного противно, может даже мурашки на коже появляются, — сказал я.

— Противно в том же смысле, что и выблеванный гороховый суп. Нужно смеяться.

…Мне пришлось слушать эту песню снова и снова. Было смешно, но я не смеялся.

Мы ехали по трассе, направляясь к стадиону. Внезапно отец повернулся ко мне и вздернул подбородок. Я снял наушники.

— Когда ты участвовал в съемках того телешоу, ты что-нибудь подписывал? — спросил он.

— Да. Думаю, что это было разрешение на использование видеоматериалов с моим участием.

Он кивнул и снова уставился на дорогу.

— Я думаю, что знаю, зачем им фотография, — сказал он.

Когда он убедился, что все мое внимание переключилось на него (а это было так, поверьте мне), отец продолжил.

— Они хотели использовать ее в шоу. Они хотели сделать о тебе программу, использовать записанные материалы, которые не показали раньше, а затем дать снимок.

— А дальше?

— Когда они выяснили, что разрешение незаконно, это нарушило их планы[38].

— Откуда ты это знаешь?

— Твой старик — не полный идиот, — заметил отец.

— Ты лишил меня шанса стать звездой экрана, — сказал я.

Отец знал, что я шучу.

— Ты молод, у тебя будет много других шансов, лучших, чем этот.

* * *

Нам потребовалось примерно три часа, чтобы добраться до стадиона. Потом пришлось стоять в очереди у окошка, где выдавали заказанные по телефону билеты. Я взял с собой бинокль, хотя отец настаивал, чтобы я оставил его дома.

— У нас хорошие места, — говорил он. — Бинокль тебе не потребуется.

Когда он, наконец, получил билеты в руки, то понял, что мы сидим в верхних рядах. Однако он ничего об этом не сказал, пока мы не поднялись туда, оказавшись в первом ряду верхнего яруса, примерно по центру поля.

— Не так плохо, — заметил он, когда мы сели.

День был прохладный и серый, в любую минуту мог пойти дождь. Время от времени на стадион налетал сильный порыв ветра и бил меня в спину. Я подумал, что если встану, то ветер вполне может перебросить меня через заграждения на сиденья внизу. Я никогда не боялся высоты, но на этот раз не мог смотреть прямо вниз. Высота каким-то образом притягивала, хотелось прыгнуть. Это было физическое желание, влечение, порыв или искушение, которому следовало противостоять. Я совершенно не собирался прыгать, ни в коем случае, но никак не мог отделаться от чувства, засевшего у меня в низу живота, в мышцах. Оно заставляло меня думать, что я могу прыгнуть, несмотря на собственное нежелание это делать. Я хотел отодвинуться от заграждений, но что сказать отцу? Что я боюсь?.. Поэтому я прижимал к глазам бинокль, концентрируя внимание на игроках на поле или осматривая остальных зрителей.

Отец ел крекеры с запахом устриц из пакета, который пронес под пальто, и пил пиво. Он пытался следить за игрой, но то и дело отвлекался или поддерживал со мной разговор. Или, может, он пытался заставить меня сфокусировать все внимание на игре?

— Что там происходит? — то и дело повторял отец. Поэтому мне приходилось внимательно следить за игрой и помогать ему разобраться с происходящим.

— Кто взял мяч? Какой номер? — спрашивал он.

— Питчер добрался до него первым. Наверное, это можно было назвать разговором. После четвертой или пятой подачи я обратил внимание на группу ребят-готов, которые сидели в последнем ряду с другой стороны поля, в правом секторе. Раньше я не обращал на них внимания. Там собралось восемь или десять человек, и я смотрел на них через бейсбольное поле и думал, что группа таких ребят появляется на всех спортивных соревнованиях. Они всегда сидят вместе в черной форме. Затем я увидел ее. Это была Анна. Она сидела в центре группы и спокойно следила за игрой. Ее светлые волосы напоминали соломинку в куче иголок.