– Ты взял их из своего магазина? – спросила Сара.
– Нет. Нашел.
– Но это же чьи-то деньги. Их уже наверняка разыскивают.
Я покачал головой.
– Никто их не ищет.
Она, казалось, не слушала меня.
– Здесь четыре миллиона долларов?
– Четыре миллиона четыреста тысяч.
– Вы с Джекобом нашли их?
Я кивнул, и Сара нахмурилась.
– Где?
Я рассказал ей про лисицу и Мэри-Бет, про то, как мы пробирались через парк, как увидели самолет. Когда я дошел до эпизода с птицей, Сара снова взглянула на мой лоб – на лице ее отразилось сочувствие, но она ничего не сказала.
Я закончил свой рассказ, и мы некоторое время молчали. Подняв с пола пачку денег, я протянул ее Саре. Мне хотелось, чтобы она дотронулась до нее, ощутила в своих руках этот тугой сверток, но она не стала этого делать.
– Ты ведь хочешь оставить их, я правильно поняла? – спросила она.
Я пожал плечами.
– Думаю, что да. То есть я хочу сказать, что не вижу причин отказываться от них.
Она промолчала. Положив руки на живот, она уставилась на него, и во взгляде ее сквозила тревога. Ребенок опять брыкался.
– Если мы оставим их себе, – сказал я, – это на всю жизнь избавит нас от финансовых затруднений.
– У нас и сейчас их нет, Хэнк. У тебя хорошая работа. Нам не нужны эти миллионы.
Я задумчиво смотрел на огонь. Он постепенно затухал, язычки пламени становились все короче. Я привстал и подкинул в камин еще одно полено.
Вообще-то, Сара была права: нам грех было жаловаться – не то что Джекобу и Лу или даже моим родителям, которые лишь под старость достигли определенного уровня благополучия. Мы не особенно нуждались, и жизнь наша не была в этом смысле борьбой за кусок хлеба. Нас вполне можно было отнести к среднему классу: когда мы строили планы на будущее, тревоги наши были не о том, чем себя прокормить или оплатить счета, какое образование дать детям, – мы думали о том, как сэкономить деньги, чтобы приобрести дом побольше, машину получше, бытовую технику посовременнее. Но не нуждаться – вовсе не означает, что ты равнодушен к деньгам и можешь отказаться от них, когда они сами плывут в руки.
Я поступал в колледж в надежде стать юристом, но этому не суждено было сбыться. Я стал бухгалтером, работал в магазине комбикормов в своем родном городке – том самом, где прошло мое детство и который я всю жизнь мечтал покинуть. Я не дотянул до планки, которую установил для себя еще в юности, но убедил себя в том, что и этой высоты достаточно. Сейчас мне стало ясно, что я ошибся. Наша с Сарой жизнь была очерчена строгими рамками, ограничивающими свободу выбора; куча же денег, лежащая возле моих ног, сметала все барьеры на пути к роскошной жизни, высвечивала убогость наших устремлений и мечтаний. Она предлагала нам шанс добиться большего.
Я попытался найти способ убедить в этом Сару.
– Моя работа никогда не принесет нам богатства, – сказал я, орудуя в камине кочергой. – Когда-нибудь я стану менеджером, но только после того, как умрет или выйдет на пенсию Том Батлер, а он ненамного старше меня, так что ожидать этого в ближайшее время не приходится. А когда это все-таки случится, я уже и сам буду стариком.
В последнее время я нет-нет да и задумывался над этим, и перспектива такого ожидания представлялась мне серой и унылой. Никогда раньше я не осмеливался говорить об этом вслух, и сейчас сам удивился своей решительности. Мне даже показалось, что кто-то другой, но не я произнес эти слова. Я сделал паузу, дав Саре возможность осмыслить сказанное.
Она кивнула, выражение ее лица при этом оставалось спокойным и безучастным, и я сделал еще одно шокирующее открытие: она нисколько не удивилась тому, что я сказал. Она так же, как и я, знала пределы моих возможностей. Я рассчитывал, что она выскажется, попытается переубедить меня, но она молчала.
– Подумай, какую жизнь мы могли бы обеспечить нашему ребенку, – прошептал я. – Безопасность, привилегии.
Я украдкой взглянул на нее, но она не смотрела на меня. Взгляд ее был устремлен на пачки денег, что лежали на полу. Я продолжал ворошить поленья.
– Эти деньги, считай, канули, Сара. Никто о них не знает. И, если мы захотим, они будут наши.
– Но это же воровство. Если тебя поймают, тебе грозит тюрьма.
– Мы никому не причиним вреда, если оставим их у себя. Ведь это нельзя считать преступлением?
Она покачала головой.
– Это преступление, потому что мы нарушим закон. И не важно, причинил ты кому-нибудь вред или нет, – тебя все равно арестуют. Я не собираюсь оставаться одна с ребенком на руках из-за твоей глупости.
– Но мы же воспользуемся этими деньгами по справедливости. У нас благие намерения. – Речь моя становилась сбивчивой. Эти деньги были нужны мне, и я хотел, чтобы и она прониклась желанием их заполучить.
Она вздохнула и, как мне показалось, сделала это с отвращением. Когда она заговорила, голос ее прозвучал резко. Она начинала злиться.