Простолюдин

— Мы рады, что ваше выздоровление идет успешно, — первым, как и подобает, нарушил молчание император.

— Спасибо, я тоже рад, — ответил я, даже не догадавшись поблагодарить монарха за внимание к моей ничтожной особе. Что с меня взять: чурбан неотесанный, с Луны свалившийся.

Легкая заминка — монарх, как видно, пытался понять сказанное мною. Я в общем-то и сам догадывался, что мое произношение помещается где-то в нешироких пределах между ужасным и кошмарным. Все сильнее болела спина, и если кто-то думает, что хребет не имеет никакого отношения к дикции, то он ничего не смыслит ни в дикции, ни в боли.

— Нам доложили, что на Луне теперь совсем нет людей, — сказал император. — Так ли это?

— Истинно так, ваше величество. Я был последним.

— Сожалею.

Слово «сочувствую», на мой взгляд, было бы уместнее. Я вспомнил Хелен и тех, кто умер еще раньше. Я был готов закричать: «Почему вы забыли о нас? А если и забыли на какое-то время, то почему потом не вспомнили?! Разве цивилизация провалилась в тартарары? Разве вы бегаете в шкурах и с дубинами в руках? Нет? Так почему?!»

Но может быть, император выразил мне именно сочувствие?

Как же я ошибался! Сожаление монарха вообще не относилось ко мне.

— Приходится признать, что теперь лишь Земля населена моими подданными, — молвил император, — хотя я и владыка планет и спутников. Ну что же, примем ситуацию такой, какова она есть. Существует и другая сторона медали: империя стала чуточку более монолитной, что в целом не так уж плохо…

Я онемел. Император еще что-то говорил, а паж благоговейно внимал, но я-то был не паж и больше не слушал. Не был я и подданным, что бы ни думал обо мне Рудольф Третий. Моя спина внезапно перестала болеть. Пальцы сами собой начали сжиматься в кулаки, и я подумал: а что со мной сделают, если я сейчас отвешу императору хорошую плюху? Сразу расстреляют или запрут в психушку до конца жизни?

Злость — злостью, а есть еще такая штука — разум, и в комбинации со злостью он подчас рождает холодную ярость, а та ведет к поступкам неожиданным. Я сделал шаг назад. Затем повернулся к монарху спиной и услыхал, как паж тихонечко охнул. Я направился к моей безупречно заправленной койке и сел на нее. Потом лег, скрестив на груди руки.

И стал смотреть в потолок.

Будь на месте пажа церемониймейстер, его, наверное, хватил бы удар. Паж лишь икнул от неожиданности, а что до императора, то теперь пришел его черед онеметь. И на здоровье!

Человек с воображением сказал бы примерно так: можно было слышать, как в воздухе сталкиваются молекулы. Но это вранье. Было просто очень тихо. Потом император немножко покряхтел и кашлянул. Я не отреагировал. Я изучал потолок. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги — твердые императорские и скользящие пажеские. Хлопнула дверь, и вновь наступила тишина.

6

— Поздравляю! — бушевала Джоанна. — Вы испортили все, что только можно! Такого я не ожидала даже от вас!

— Что же я испортил в первую очередь? — поинтересовался я.

— Ваше будущее, нелепый вы человек! Неужели так трудно немножко побыть почтительным?

— Насчет лежания в присутствии императора меня не инструктировали, — возразил я. — Только насчет сидения.

— Вы правда идиот?

— Правда. Только правда и ничего, кроме правды.

— Оно и видно!

Я чуть было не рассказал Джоанне, почему я поступил так с императором, но не успел: она отключила связь. А я стал размышлять о том, что меня ждет.

Обычно люди редко следуют правилу «надейся на лучшее, готовься к худшему» и продолжают без всяких на то оснований надеяться на чудо в самой поганой ситуации. Я был не из таких: одиночество на Луне вышибет иллюзии из кого угодно. Оставить надежды? Легко. Готовиться к худшему? Да запросто! Мне не привыкать. Это у меня вроде рефлекса.

Рефлекс не мешал прикидывать варианты моего ближайшего будущего — спокойно и рассудительно, без усиленного сердцебиения и вибрации всяких там нервов. Поскольку я не поднял на монарха руку, расстрел без суда, эшафот, а также, пожалуй, бессрочная каторга мне, вероятно, не грозили. Однако оскорбление монарху все-таки было нанесено. Вопрос заключался лишь в том, сочтут ли его злонамеренно умышленным — или, напротив, неумышленным и даже неосознанным, случившимся вследствие моей общей дикости. Вернее всего, размышлял я, меня выпрут из императорской клиники и отправят долечиваться в какой-нибудь клоповник, после чего вышлют в максимально удаленное от цивилизации место, скажем, в лесотундру или тропические малярийные болота, словом, с глаз подальше. И ненавязчиво — впрочем, может, и навязчиво — проследят за тем, чтобы я дожил мой век именно там, а не где-то еще.

В общем-то я ничего не имел против. Лучше бить на себе москитов, чем без цели и смысла слоняться по опустевшей кубатуре Лунной базы, слыша только шум механизмов да свои гулкие шаги…