Простор

Ребята повесили картину в палатке, над постелью Ашрафа. Зайдя однажды в палатку, Соловьёв увидел картину, чему-то улыбнулся и похвалил Ашрафа:

— Да ты настоящий художник! Мы заведём Доску почёта, и ты будешь рисовать для неё лучших наших ребят. Согласен? — Он ещё раз взглянул на картину и, немного помолчав, добавил — Только рисуй людей такими, как они есть. Не льсти им. Ясно?

Ашраф покраснел и прикусил губу. Когда Соловьёв ушёл, он потянулся было к холсту, чтобы снять его, но отдёрнул руку, услышав сердитый голос Саши:

— Ты что, ошалел? Хороший же портрет. Директору он понравился.

— Понравился! Слышал, что он сказал?

— Это он из скромности. Ты тоже, пожалуйста, не скромничай. Хорошо нарисовал.

Ашраф упрямо мотнул головой.

— Нет. Игнат Фёдорович в жизни не совсем такой, как нарисован…

— Ну и что ж, что не такой. Твой портрет не идеализация, а художественное обобщение.

Саше не удалось переубедить Ашрафа; он убрал холст в свой старый объёмистый чемодан.

Когда Ашраф впервые увидел Тогжан, сердце его замерло, и ему тут же захотелось нарисовать девушку. Всем своим обликом она словно подтверждала слова старого художника о том, что прекрасное просто. Всё в ней было прекрасно и естественно: улыбка, походка, каждое движение. Такой показалась она Ашрафу, и, вернувшись в совхоз, он немедля схватился за карандаш и бумагу, пытаясь по памяти набросать образ казахской трактористки. Но то, что получилось, и отдалённо не напоминало Тогжан. Лишь после комсомольского собрания под карандашом Ашрафа начали возникать знакомые, дорогие черты — Тогжан уже жила в его сердце.

Работал Ашраф медленно, от случая к случаю. В палатку часто заглядывали многочисленные друзья. Он не прятал от них портрета и, рисуя, рассказывал о родном Агдаше. В первые дни жизни на целине он расхваливал Баку, но чем дальше, тем чаще вспоминалось ему родное село, отец, дымно-огненный полумрак кузницы, и он говорил об Агдаше с такой тоской и таким жаром, что ребятам, никогда не бывавшим в Азербайджане, этот район представлялся самым красивым местом в республике.

Ашраф был парнем душевным и щедрым. Когда у него заводились деньжата или приходила посылка из Азербайджана, он созывал знакомых и закатывал пир на весь мир. Однажды, получив очередную посылку, он пригласил Алимджана, которому после возвращения Степана пришлось переселиться в другую палатку. Ашрафу хотелось угостить своего друга азербайджанскими сладостями.

Возле постели Ашрафа стоял мольберт с неоконченным портретом Тогжан. Едва Алимджан вошёл в палатку, как взгляд его упал на этот портрет. Юноша переменился в лице и, схватив Ашрафа за плечо, шёпотом спросил:

— Это… Тогжан?

— Похожа? Только это ещё не портрет, а эскиз. Приходи, когда портрет будет готов, мне интересно знать твоё мнение. Ведь Тогжан твоя родственница.

Алимджан не ответил. Он долго смотрел на холст, потом взглянул на Ашрафа, и, как тогда, на комсомольском собрании, взгляд его был испытующим и печальным. Сославшись на срочное дело, он поспешно ушёл из палатки. Ашраф удивлённо поглядел ему вслед и спросил у Ильхама:

— Что это с ним?

— Ты в самом деле ничего не понимаешь? Или только строишь дурачка?

— А что я должен понимать?

— Ты что, ослеп? Не видишь, как парень сохнет по Тогжан? А ты этим портретом только душу ему растравил.

— Погоди, погоди!.. Ведь они же родственники.

— Любовь с родством не всегда считается. У него выбора-то нет, половина жане-турмысцев — внуки или правнуки Масагпая.

Ашраф закусил губу. Вот это новость!.. У него есть соперник! И Тогжан, наверно, любит его: ведь, они знакомы с детства, да и трудно не полюбить такого, как Алимджан!..

Ильхам, казалось, догадался, о чём думал Ашраф.

— Не огорчайся. Тогжан его не любит.

— Откуда ты знаешь?

— Уж знаю. Алимджан сам сказал. Он не раз говорил ей о любви, а она одно: мы родственники, давай останемся хорошими друзьями. Знаю я эту дружбу! Её предлагают, когда нет любви…

Последние слова Ильхам произнёс с затаённой грустью. Он от души сочувствовал Алимджану: ведь и сам мучался оттого, что любимая любит другого. Но Ильхам желал счастья Ашрафу и, увидев, как просияло лицо друга, не мог удержаться от улыбки.

Ашраф порывисто поднялся с постели, крепко вцепился в рукав Ильхама:

— Поклянись, что сказал правду!

— Ну, клянусь.

— Поклянись самым дорогим, что у тебя есть на свете!

Ильхам серьёзно, торжественно произнёс:

— Клянусь именем Геярчин!..

2

Выйдя из палатки Ашрафа, Алимджан, не разбирая дороги, медленно двинулся вперёд, куда глаза глядят. В посёлке было безлюдно, все ушли в столовую, на концерт художественной самодеятельности. Алимджан тоже мог бы выступить, но сейчас ему петь не хотелось.

Вот вагончик, в котором живёт Тогжан. Света в окнах нет. Ах, Тогжан, как темно вокруг, ничто не освещает дорогу, по которой бредёт Алимджан!

Он дошёл до окраины посёлка, сел на камень, припорошенный снегом. Камень был холодный, но Алимджан не чувствовал холода. Он устремил неподвижный взгляд в окутанную сумерками степь, отдавшись горьким думам и воспоминаниям.