Простые радости

– Уже Джин, – сказала Гретхен. – Мы больше не соблюдаем формальности.

К столу подошли Маргарет и Лиззи. Стульев было только три, поэтому они уселись на крыльце на подушках с тарелками на коленях.

– Это новый чайник? – спросила Маргарет.

– Нет, не новый. Он довольно старый – вообще-то старше тебя, – сказала ее мать и принялась разливать чай.

– А я его никогда не видела.

– Мы его достаем, когда приходят гости, – сказала Гретхен.

Значит, не совсем покончили с формальностями, подумала Джин.

– Но у нас не бывает гостей, только двоюродная бабушка Эди, и ей наливают из коричневого.

– Откуда ты знаешь, бывают у меня гости или нет? Ты ведь целыми днями в школе.

Маргарет опешила. Очевидно, ей даже в голову не приходило, что с мамой может происходить что-нибудь интересное в ее отсутствие.

– Как только твоя мать не развлекается, когда ты не путаешься под ногами, – сказал Говард. – Только проводит тебя в школу, как сразу щелкает каблуками, раз! – и появляются лучшие чайники.

– Ты это понарошку, – сказала Маргарет. – Пока я в школе, мама не делает ничего.

Это заявление было встречено всплеском негодования со стороны женщин и раскатистым смехом Говарда.

– Ну раз я целыми днями ничего не делаю, значит, я не испекла этот Sachertorte[3], и ты не захочешь кусочек. – Гретхен отрезала по большому куску Джин и Лиззи и со вздохом отложила лопатку. – Какая жалость.

– Я имею в виду, что ты не делаешь ничего интересного. – Маргарет захлопала длинными ресницами. – Потому что ты занята, печешь лучший во всей Англии “Захер”.

– То-то же, – сказал Говард и отрезал еще три куска.

Они ели в благодарном молчании. Наконец Джин сказала:

– В жизни не пробовала ничего восхитительней.

У нее не было ни времени, ни таланта для затейливой выпечки, и ее пристрастие к сладкому удовлетворяли молочные ириски, запас которых был припрятан в ее комнате, и ложка патоки в утренней овсянке.

Но этот торт был совершенно особенный – плотнее, чем бисквит, зернистее, чем кекс, с восхитительной ореховой сладостью и горечью темного шоколада. Помимо торта были маленькие меренги с начинкой из кофейного крема и дробленого фундука и несколько ломтей темного сухого хлеба с тоненьким слоем сливочного масла. Хлеб понравился Джин меньше, но она послушно съела и его.

Когда чаепитие закончилось, девочки возобновили игру в бадминтон, умоляя взрослых составить им партию на четверых. Ветер улегся, ни листочка не шелохнулось. Сад мерцал в дневном зное.

– Я с удовольствием сыграю, – сказала Джин, любившая, как бывший сорванец, все виды спорта.

Она сбросила туфли, чтобы пощадить траву, которая с начала сезона уже понесла некоторый урон и по обеим сторонам сетки была местами вытоптана.

– Говард, давайте вы с Лиззи сразитесь с Джин и Маргарет? – предложила Гретхен. – Ты знаешь, что я безнадежна. Со мной никто никогда не хочет играть в паре.

– Пойдем, Лиззи, – сказал Говард, поднимая одну из свободных ракеток и стуча ребром ладони по струнам. – Не думайте, что, раз вы гостья, вас пощадят, – сказал он Джин и нырнул под сетку. – В этом доме победа превыше всего.

– А нам и не нужны никакие поблажки, правда, Маргарет? – ответила Джин, и девочка серьезно закивала головой.

Она почувствовала какую-то необъяснимую легкость. В последний раз она играла много лет назад, но те, кто когда-то умело орудовал ракеткой, не утрачивают навыка, и всего через несколько раундов рука сама вспомнила ритм взмахов и деликатное движение, которое нужно, чтобы послать воланчик через сетку и не дальше.

Говард, по-прежнему в рубашке и галстуке и вообще не похожий на спортсмена, оказался на удивление ловким и проворным игроком и непринужденно отбивал лучшие подачи Джин с задней части площадки, пока Лиззи охраняла сетку. Джин отметила, что он играет по-джентльменски, никогда не теснит партнершу и не перехватывает ее подачи, не зарабатывает легкие очки, посылая мощные удары Маргарет – самому слабому игроку. И в то же время он не проявлял высокомерия и не поддавался: за каждое очко им приходилось побороться. Гретхен положила ноги на свободный стул и читала журнал, время от времени отрываясь, чтобы выкрикнуть что-нибудь ободряющее или рассудить спорный вопрос.

– Грядка – это аут!

– А если воланчик попадет на лист ревеня, который немножко свешивается над травой?

– Все равно аут.

– Так нечестно!

Джин то и дело поднимала глаза, видела сквозь пелену пота, как Говард смеется над ее усилиями, когда гоняет ее из угла в угол, и ее решимость одержать победу удваивалась. Каждая команда выиграла по одной игре, но перед решающим матчем Лиззи вспомнила, что ей надо вернуться домой к пяти, то есть уже минут десять как, чтобы поехать в Бекслихит навестить бабушку с дедушкой.

– Ну еще разочек, – заныла Маргарет, как все дети неутомимая в получении удовольствий.

– Придется отложить до следующего раза, – сказал Говард, когда все четверо пожимали друг другу руки через сетку. – Но, по-моему, ничья – единственный справедливый результат.

Его рукопожатие было кратким и деловым, но все равно Джин как будто ударило током.