Простые радости

– А теперь ты куда собралась? – Жалобный голос матери следовал за ней вверх по лестнице.

У Джин в спальне в ящике туалетного столика хранились всякие дорогие ее сердцу штуки. Скопившиеся за долгое время куски мыла, косметика, духи, канцелярские принадлежности – в основном подарки или скоропалительные покупки. Любоваться этими нетронутыми, в упаковках, сокровищами ей очень нравилось, а пользоваться ими не хотелось. Записная книжка в кожаном переплете с раскрашенными под мрамор первой и последней страницей и золотым обрезом прекрасна, только пока ее страницы остаются чистыми. Помада портится в момент соприкосновения с губами – нераспечатанный же тюбик таит в себе безграничные возможности.

Однако в тот вечер Джин открыла баночку питательного крема для рук – оттуда дохнуло ароматом роз – и провела по поверхности пальцем, лишь чуть-чуть дрогнувшим от сожаления. Она терла руку о руку, и сморщенная кожа как будто разглаживалась и становилась мягче. Она знала, что это превращение иллюзорно и мимолетно, но на мгновение почувствовала родство с множеством женщин, которые предавались таким занятиям и получали от них удовольствие.

– Чем это пахнет? – спросила мать, когда Джин вернулась.

Ее обоняние в последнее время обострилось, возможно, занимая территорию, которую резко сдавал слух.

– Розами.

– Я так и думала. Обычно от тебя пахнет конторой. – Мать поморщилась. – Сигаретами, газетной бумагой и работой. Розы мне больше нравятся.

– Я и не была сегодня на работе. Я заходила к ювелиру около Ковент-Гардена.

– Он еврей?

– Понятия не имею. Я не спрашивала.

– Наверняка. Они обычно евреи.

– Его фамилия Тилбери. Он показал мне мастерскую, где он все чинит. Было довольно любопытно.

– Уж наверное. Интересно, а это он сможет починить?

Она принялась стаскивать со среднего пальца кольцо с россыпью гранатов и жемчуга, с усилием преодолевая костяшку. – Тут не хватает одного камушка.

– Заменить камень дорого.

– Что ж. Это ценная вещь. И когда-нибудь станет твоей.

Все-то у нее ценное, подумала Джин.

– Не надо снимать, потеряешь. Я, скорее всего, его еще долго не увижу, если вообще увижу. – И тут же отчетливо поняла, что увидит. И скоро.

– Так что, смотаем шерсть? – сказала она, придвигая стул так, чтобы они сидели друг напротив друга, почти соприкасаясь коленями.

Мать достала из сумки с вязанием спинку свитера Дорри и спустила петли со спицы. Одно легкое движение – и прощай, плод кропотливого многомесячного труда. Джин вытянула руки и с затаенным удовольствием смотрела, как грубая шерсть все наматывается и наматывается на ее изящные нежные кисти.

Чтобы кожа пальцев оставалась белой и мягкой, закончив любую грязную работу у кухонной раковины, запустите ногти поглубже в лимонную корку.

5

Бывшую старшую медсестру лечебницы Святой Цецилии в Бродстерсе звали Элис Хафьярд, и Джин была рада, что имя такое необычное и запоминающееся – так ее было гораздо легче разыскать. Перед поездкой Джин разузнала, что в здании лечебницы на Рамсгейт-роуд в южной части города теперь вовсе не лечебное учреждение, а частная школа для мальчиков.

Меньше чем через год после того, как здесь была Гретхен Эдель, школа для мальчиков по соседству стала подыскивать себе помещение побольше и решила купить большую эдвардианскую виллу. Пациентов выписали или распределили по другим санаториям побережья, а в бывших палатах и процедурных расставили парты и стулья, доски и вешалки. У директора этого учреждения, которое теперь называлось Ансельм-хаус, была деревянная нога, и он ходил, опираясь на трость черного дерева. Он предложил провести для Джин экскурсию по зданию, а уж потом показать ей архивы Святой Цецилии. В школе шли уроки и было тихо; двери в классы были открыты из-за жары, шаркающие шаги и стук трости были хорошо слышны, и при их приближении приглушенные голоса умолкали.

У последней двери он остановился. Мальчики дружно встали, торжественно заскрипев стульями. Учитель, очевидно привычный к таким внезапным вторжениям, перестал рисовать на доске нечто, что Джин приняла за ужасное чудовище; оказалось, что это многократно увеличенная блоха.

– Это миссис Суинни, известный газетный репортер из Лондона, – сказал директор, весьма вольно интерпретируя факты. Возможно, для жителей Бродстерса Лондон простирался до Медуэя. – Надеюсь, что она увезет с собой благоприятное впечатление об этом месте.

Джин улыбнулась классу своей самой теплой ободряющей улыбкой. Она бы с удовольствием посмотрела, как идет урок.

– Выглядит очень увлекательно, – сказала она полушепотом, когда они пошли дальше. – Я подумала, не введение ли это в поэзию Джона Донна.

– Искренне надеюсь, что нет, – ответил директор и нахмурился.

Джин предположила, что чувства юмора его лишила боль, и решила его пожалеть.