Простые смертные

Господи, если бы парни хотя бы на одну ночь могли стать девушками, которых преследуют такие вот распаленные самцы! Думаю, тогда такие дешевые приемчики, какими сейчас Гэри пытался меня соблазнить, попросту исчезли бы из их обихода.

– Послушай, Гэри, сейчас неподходящее время. – Я встала и попыталась его обойти, чтобы вернуться во двор.

– Ты же с меня глаз не сводила! – Его руки преградили мне путь, словно автомобильный шлагбаум, а пальцы уже скользили по моему животу. От него исходил запах крема после бритья и пива, а еще от него прямо-таки разило сексуальной озабоченностью. – Ты же весь вечер на меня пялилась! И вот теперь у тебя есть все возможности…

Если я пошлю его куда подальше, он, пожалуй, постарается настроить всех сборщиков против меня. Если я взорвусь, как атомная бомба, и громко позову на помощь, то он все повернет в пользу своей версии, что «не следует брать на работу всяких малолетних истеричек», и снова начнет выяснять, сколько мне на самом деле лет и действительно ли мои родители знают, где я нахожусь.

– Сперва научись за девушками ухаживать как следует, Осьминожек, – раздался рядом с нами знакомый голос с уэльским акцентом, и мы тут же отскочили друг от друга чуть ли не на милю. Разумеется, это была Гвин. – Твои попытки соблазнить эту девочку больше, по-моему, похожи на разбой с применением насилия.

– Мы же просто… мы… просто разговаривали! – Гэри уже вскочил, явно намереваясь ретироваться в сторону «гостиной». – Только и всего.

– Он несколько надоедлив, но в целом безвреден. – Гвин посмотрела ему вслед. – Как язвочки во рту. На ферме он делает подобные предложения каждому существу женского пола за исключением Шебы.

Мне почему-то показалось, что быть спасенной – это унизительно, и я проворчала:

– Да ладно, я бы и сама с ним справилась.

– Ни капли в этом не сомневаюсь! – воскликнула Гвин с чуть большей горячностью, чем требовалось.

Похоже, я ее разозлила?

– Я прекрасно могу сама о себе позаботиться!

– До чего же ты мне напоминаешь… меня, Холли!

Ну, и как на это реагировать? Из «гостиной» доносилось «Up the Junction» в исполнении Squeeze.

– Смотри-ка, наш Осьминожек со страху даже сигареты свои обронил. – Гвин подняла пачку и кинула мне; я поймала. – Хочешь – верни ему. А можешь и себе оставить – в качестве компенсации за моральный ущерб. Теперь твой ход.

Я тут же представила себе, какова будет версия случившегося в изложении Гэри.

– Он же теперь меня возненавидит!

– Да он сам до смерти боится, что ты всем расскажешь, в какой жопе он оказался. Когда такому типу, как этот болтун, дают от ворот поворот, он сразу начинает чувствовать себя жалким карликом ростом в четыре фута, у которого пенис два дюйма максимум. А вообще-то, я пришла всего лишь для того, чтобы сказать, что выпросила для тебя у миссис Харти спальный мешок. Взаймы. Одному богу известно, скольким людям до этого довелось в нем спать, но мешок, безусловно, был выстиран, так что, по крайней мере, не липнет, хотя и весь в пятнах. А то у нас в амбаре по ночам довольно-таки холодно и сыро. Короче, я ложусь, так что если усну до твоего прихода, то приятных тебе сновидений. Гудок дают в половине шестого.

2 июля

Месячные у меня запаздывают всего на несколько дней, так что вряд ли я беременна, но почему же тогда у меня вырос живот? И откуда взялась эта третья сиська, покрытая сетью голубых вен, которая теперь болтается чуть ниже двух других, нормальных? Мама, естественно, смотрит на все это косо и не желает поверить, что я понятия не имею, кто отец этого ребенка: «Но ведь кто-то же засадил тебе его в живот! И мы обе прекрасно понимаем, что ты у нас отнюдь не Дева Мария». Но я действительно не знаю. Конечно, главный подозреваемый – Винни; но разве я могу быть абсолютно уверена, что у нас с Эдом Брубеком ничего не было там, в церкви? Или с Гэри на ферме «Черный вяз»? Или с этим цыганом Аланом Уоллом? Когда с твоей памятью уже однажды проделали какие-то обезьяньи трюки, разве можно быть полностью в ней уверенной? Та старая корова из «Смоки Джо» гневно смотрит на меня поверх своей «Financial Times» и требует: «А ты у ребенка спроси! Он-то должен знать».

И все вокруг начинают петь: Спроси у ребенка! Спроси у ребенка! И я пытаюсь сказать, что не могу этого сделать, он же еще не родился, но такое ощущение, будто рот у меня наглухо зашит. А живот мой тем временем все растет и становится похож на огромный кожаный шатер, и сама я болтаюсь где-то сбоку, накрепко привязанная к этому шатру. И ребенок внутри этого «шатра» светится красным – так светятся промежутки между стиснутыми пальцами, когда поднесешь руку к зажженной лампе; и этот ребенок такой же большой, как взрослый человек, и совсем голый. И я его боюсь.

«Ну, спроси же у него!» – шипит мама.

И я спрашиваю: «Скажи, кто твой папа?»