Простые смертные

Гул парижской толпы сменился нудным воем снегоуборочной машины, а мои поиски некоего одноглазого, как Циклоп, ребенка по всем сиротским приютам Франции завершилась тем, что в мою крошечную комнатку в фамильном швейцарском шале Четвинд-Питтов явилась Иммакюле Константен и строго сказала: Вы ведь и не жили толком, Хьюго, пока не пригубили Черного Вина. И после этого я наконец проснулся – в знакомой мансарде Четвинд-Питта, крепко прижавшись своими причиндалами к какой-то загадочной трубе, огромной, как ракета «земля – воздух». Шкаф с книгами, глобус, махровый халат, висящий на двери, плотные шторы… «Вот сюда, на чердак, мы селим тех, кто получает стипендию!» – не слишком удачно пошутил Четвинд-Питт, когда я впервые приехал в Швейцарию. В старинной трубе что-то ухало и вздыхало. Все ясно: алкоголь плюс высота вызывают странные эротические сны. Я лежал в теплом чреве постели и думал об этой официантке по имени Холли. Похоже, я уже успел позабыть лицо Марианджелы, хотя тело ее все-таки еще немного помнил, зато лицо Холли вспоминалось мне в мельчайших, прямо-таки фотографических, подробностях. Надо было спросить у Гюнтера, как ее фамилия. Вскоре колокола на церкви Сент-Аньес пробили восемь. Странно, но и во сне мне слышались колокола. Рот был пересохшим, как лунная пыль, и я с жадностью выпил стакан воды, стоявший на прикроватном столике, а заодно и полюбовался весьма приличной кучкой франков, которую вчера высыпал возле лампы, – выигрыш после ночной пульки с Четвинд-Питтом. Ха! Он, конечно, возжелает отыграться, но игрок, жаждущий выигрыша, неизбежно проигрывает, ибо становится небрежным.

Сперва я заглянул в крошечный туалет, устроенный в мансарде, а затем опустил лицо в таз с ледяной водой и держал его там, пока не сосчитал до десяти, после чего раздернул шторы и отворил ставни, впустив в комнатку утренний свет, оказавшийся настолько резким, что даже глаза защипало. Я спрятал свой вчерашний выигрыш в тайник, который устроил под половой доской – я специально расшатал эту доску еще два года назад, – сделал привычные сто приседаний, надел теплый махровый халат и стал спускаться по крутой деревянной лесенке вниз, крепко держась за веревочные перила. Четвинд-Питт все еще храпел у себя в комнате. Я спустился еще ниже и в гостиной с задернутыми шторами обнаружил Фицсиммонса и Куинна, которые спали на кожаных диванах, зарывшись в груду одеял. Видак прокрутил и выплюнул кассету с «Волшебником страны Оз», но из магнитофона, явно включенного на повтор, все еще доносилась «Dark Side of the Moon» «Pink Floyd». В воздухе пахло гашишем, в камине тлели вчерашние угли. Я на цыпочках прошел между этими любителями поиграть в настольный футбол, хрустя какими-то непонятными крошками, рассыпанными по ковру, и подбросил в камин большое полено и немного растопки. Язычки пламени сразу принялись лизать долгожданную пищу. Над каминной полкой висела голландская винтовка, привезенная с Бурской войны, а на полке в серебряной рамке стояла фотография отца Четвинд-Питта, пожимающего руку Генри Киссинджеру в Вашингтоне году так в 1984-м. Я прошел на кухню и только стал наливать себе грейпфрутовый сок, как негромко зазвонил телефон. Я снял трубку и вежливо сказал:

– Доброе утро. Резиденция лорда Четвинд-Питта-младшего.

Мужской голос уверенно произнес:

– Хьюго Лэм, я полагаю?

Голос был знакомый.

– А вы, собственно, кто?

– Ричард Чизмен, из Хамбера, козел ты этакий!

– Чтоб меня черти съели! И не в переносном смысле! Как твоя мочка?

– Хорошо, хорошо, но послушай, у меня серьезные новости. Я тут встретил…

– Да ты где? Не в Швейцарии?

– Я в Шеффилде, у сестры. Но ты все-таки заткнись и послушай меня – тут каждая минута стоит миллион. Я вчера вечером встретился с Дейлом Гоу, и он мне сказал, что Джонни Пенхалигон умер.

Неужели я не ослышался?

– Наш Джонни Пенхалигон? Да, черт побери, быть такого не может!

– Дейлу Гоу об этом сказал Коттиа Бенбо, который сам все видел по местному новостному каналу «News South-West». Самоубийство. Он сел в автомобиль, разогнался и рухнул с утеса близ Труро в пятидесяти ярдах от шоссе. Пробил ограду и упал прямо на скалы с высоты триста футов. В общем… он, скорее всего, не страдал… Если, конечно, не думать о том, что заставило его это сделать… и о том, что он чувствовал, когда летел в пропасть.

Мне хотелось плакать. А все эти проклятые деньги! Глядя в кухонное окно, я видел, как мимо прополз бульдозер-снегоуборщик. Следом за ним очень удачно пристроился розовощекий молодой священник; у него изо рта белым облачком вырывалось дыхание.

– Это просто… ну, я не знаю, что и сказать, Чизмен. Трагедия. Невероятная трагедия. Джонни, надо же! Уж кто-кто…

– Да, я тоже все время об этом думаю. Действительно, Джонни – последний, от кого можно было бы ожидать…

– А он… Он был за рулем «Астон Мартина»?

Чизмен помолчал.

– Да. А как ты догадался?

Осторожней! Попридержи язык!