Вчера закончилась конференция, доклады, дискуссии. Его доклад оценили. Он и не сомневался в успехе. Как-никак выдвигал не гипотезу, подлежавшую обсуждению, а предложил единственное решение и что мог ожидать, кроме похвал? Коллеги его и хвалили. Но сделанное им было частностью. Можно сказать, случайной удачей. Он закрыл небольшой частный вопрос, а не открыл новое направление в исследованиях. Миша был честолюбив. Теперь ему предстояла более сложная задача — нащупать узловую проблему, разрешение которой принесло бы ему новый успех. С пристальным вниманием он вслушивался в сообщения коллег, вникал в направление поисков, сравнивал со сферой собственных интересов. У него была заветная тема. Вслушиваясь, он хотел узнать, вышел ли кто-нибудь на нее, или он имеет шанс стать первооткрывателем. После конференции у него создалось впечатление, что шанс выйти в первооткрыватели у него есть. Предстояла работа, напряженная, кропотливая, трудоемкая, но результатом мог быть прорыв в неведомое… Или в пустоту…
Что же удивляться, что Миша обходился без интеллектуальных хобби? При такой интенсивности мыслительного процесса у него не возникало необходимости в посторонней информации и развлечениях. Он знал, что равнодушен к древним камням. Не вызывала у него особого интереса история. Во всяком случае, отдаленная. Все истории историков были в его глазах из области фантазий. Да и с книгами он стал разборчив. Когда-то увлекался философией, теперь это прошло. Его захватывала игра ума, неожиданный поворот мысли. Он отдыхал, читая детективы, хотя чаще всего уже с третьей страницы вычислял преступника, но дочитывал до конца. Почему бы не убедиться, что ты опять оказался умнее автора и ему не удалось тебя заморочить? Люди вызывали у Миши доброжелательную симпатию, но не желание сблизиться. Издалека, на расстоянии куда легче сохранять доброжелательность. Если он в чем и нуждался, то в житейской упорядоченности и душевном комфорте. Чужеродные встряски выводили его из колеи, мешали погружению, без которого невозможно мыслить. Но и Мишу, как всех людей на свете, радовали живые непосредственные впечатления. Впечатляла его природа. Не оставляли равнодушным женщины. Самой главной женщиной стала для него Ляля. Она жила эмоциями, глаза ее то сияли, то темнели, искрились насмешкой, загорались гневом. Вибрировал низкий теплый голос, волнуя его. К звукам Михаил был чувствителен, одни голоса его раздражали, другие привлекали, а Лялин производил магическое действие. Иной раз, когда она говорила, он не давал себе труда вникать в смысл слов, довольствуясь переливами глуховатого голоса.
— Да ты не слушаешь меня! — возмущалась она, останавливаясь.
— Я тебя слышу, — отвечал он и говорил чистую правду. Он безошибочно определял тональность Лялиного душевного состояния. Со временем понял, что ему не так уж трудно избавлять ее от внутренней паники, настолько присущей эмоциональным людям, что иной раз они не осознают ее и спешат погасить необдуманными поступками. Он умел обдумывать поступки.