Просвечивающие предметы

Чего ты ждал от своего паломничества, Персон? Простого зеркального возвращения старых страданий? Сочувствия от замшелого камня? Насильственного воссоздания безвозвратно исчезнувших мелочей? Поисков утраченного времени в совершенно ином смысле, чем ужасное «Je me souviens, je me souviens de la maison o`u je suis n'e»[46] Гудгрифа^{48} или даже настоящее Прустово странствие? Все, что ему довелось когда-то здесь испытать (за исключением финала последнего восхождения) — это отчаяние и скука. Вновь посетить унылый серый Витт его заставило нечто совсем другое.

Не вера в привидения. Какому призраку охота посещать полузабытые груды материи (он не знал, что Жак лежит погребенный под шестью футами снега в Чуте, Колорадо), неверные тропинки, хижину лыжного клуба, — некие чары не дали ему до нее, добраться, но, так или иначе, ее название безнадежно перепуталось для него с «Драконитом», стимулирующим средством, снятым с производства, но все еще рекламируемым на заборах и даже на скалистых утесах. И все-таки проделать весь этот путь на другой материк его заставило нечто, имеющее отношение к визитам призраков. Давайте в этом немного разберемся.

Практически все сны, в которых она являлась к нему после смерти, ставились в декорациях не американской зимы, а швейцарских гор и итальянских озер. Он не нашел даже той поляны в лесу, где незабываемый поцелуй был прерван появлением маленьких веселых скалолазов. Моментальное соприкосновение с самым существенным ее образом в точно запомнившейся обстановке — вот к чему сводилось желаемое.

Вернувшись в отель «Аскот», он жадно съел яблоко, со вздохом отвращения стащил с себя заляпанные глиной сапоги и, не обращая внимания на потертости и сыроватые носки, вернулся к уюту обычной обуви. Теперь снова пора возвращаться к истязающим обязанностям!

Надеясь, что какая-нибудь зрительная зарубка поможет ему вспомнить номер комнаты, в которой он жил восемь лет назад, он прошелся по всей длине коридора третьего этажа, заглядывая в пустые глаза незнакомым цифрам, и вдруг застыл на месте: прием, наконец, сработал. Увидев очень черный номер «313» на очень белой двери, он вспомнил, как говорил Арманде (обещавшей его посетить, но не желавшей о себе заявлять): «Чтобы эти цифры запомнить, надо их представить себе как три фигурки в профиль, — узник, которого ведут два стражника, один спереди, другой сзади». Арманда возразила, что для нее это слишком мудрено, — она просто запишет номер в календарь, который носит в сумочке.

За дверью тявкнула собака: это значит, подумал он, что номер занят прочно.» Тем не менее он удалился с чувством удовлетворения, с чувством, что отвоевал важный клочок земли в одной из провинций прошлого.

Потом он спустился вниз и попросил хорошенькую служащую позвонить в гостиницу в Стрезе и узнать, могут ли они дня на два предоставить ему комнату, где мистер и миссис Хью Персон останавливались восемь лет назад. Ее название, сказал он, звучит, как «Beau Romeo».[47] Она повторила его уже в правильной форме, но сказала, что это займет несколько минут. Пожалуй, он подождет в гостиной.

В гостиной находились лишь двое — швейцарский бизнесмен, проглядывавший старый номер американского журнала (оставленного здесь Хью восемь лет назад — но эту линию жизни мы не прослеживаем), и какая-то женщина, доедавшая завтрак в дальнем углу (ресторан был недоступен — его еще не прибрали после недавней фарсовой потасовки). Столик по соседству со швейцарским господином был завален гостиничными проспектами и довольно свежей периодикой. Локоть швейцарца покоился на «Трансатлантике»^{49}. Хью потянул журнал к себе, и швейцарский господин буквально взлетел со своего стула. Извинения и контризвинения переросли в разговор. Английский язык месье Уайльде^{50} во многих отношениях — грамматикой и интонациями напоминал английский Арманды. Он предельно шокирован статьей в «Трансатлантике», — попросив его на минутку обратно, он послюнил большой палец, нашел соответствующее место и, протягивая Хью журнал, раскрытый на возмутившей его статье, тыльной стороной руки стукнул по странице:

— Тут пишут о человеке, который восемь лет назад убил свою жену и —

Служащая, чью конторку и бюст он со своего места различал в миниатюре, издали подавала ему знаки. Она выбралась из своей клетки и направилась к нему.

— Не отвечает, — сказала она. — Попробовать еще?

— Да, да, — сказал Хью, поднимаясь с места и натыкаясь на кого-то (на женщину, которая, завернув оставшийся от ветчины жир в бумажную салфетку, выходила из гостиной), — да. Ах, простите. Да, непременно. Позвоните, пожалуйста, в справочное или еще куда-нибудь.