Просвечивающие предметы

Итак, восемь лет назад убийце даровали жизнь, отменив смертную казнь (Персону в другом смысле слова ее тоже восемь лет назад даровали, но он промотал, промотал ее в безумном сне), а теперь его выпускают на свободу, потому что он, видите ли, был образцовым заключенным и даже обучил товарищей по камере таким вещам, как шахматы, эсперанто (он убежденный эсперантист^{51}), лучшим рецептам тыквенного пирога (по профессии он кондитер), знакам Зодиака, игре в «рамс» и т. д. и т. п. Для некоторых людей брак, увы, не что иное, как отходы производства, и не более того.

— Это чудовищно, — продолжал швейцарский господин, пользуясь выражением, заимствованным Армандой у Джулии (ныне леди X.), — совершенно чудовищно, как цацкаются нынче с преступниками. Не далее как сегодня один горячий официант, обвиненный в краже ящика вина из гостиничного ресторана (который месье Уайльде, между прочим, не стал бы ему рекомендовать), ударил метрдотеля кулаком в глаз, отчего тот почти ослеп. И что вы думаете, начальство вызвало полицию? Даже и не подумало. Eh bien.[48] Та же ситуация и на высшем, и на низшем уровне. Два языка — это господин знает, а вот знает ли он что-нибудь о проблемах тюремного заключения?

О, да. Он сам сидел в тюрьме, потом в тюремной больнице, потом опять в тюрьме, его дважды судили по делу об удушении девушки-американки (ныне леди X.). «Раз я целый год просидел с кошмарным сокамерником. Если бы я был поэтом (но я всего лишь корректор), я бы вам описал небесный покой одиночного заключения, блаженство унитаза незапятнанной чистоты, свободу мысли в идеальной тюрьме. Назначение тюрьмы (улыбаясь мосье Уайльде, который стал глядеть на часы, но много на них не увидел), конечно, не в том, чтобы исправить убийцу, и не только в том, чтобы его наказать (как можно вообще наказать человека, который все носит с собой, при себе, внутри себя?). Единственное ее назначение, приземленное, но логичное, — это лишить убийцу возможности убивать дальше. Перевоспитание? Досрочное освобождение? Это миф, пустая шутка. Зверя не исправить. А мелких воришек исправлять не стоит — для них-то как раз и существует наказание. В наше время есть, к сожалению, всякие огорчительные тенденции в soi-disant[49] либеральных кругах. В двух словах, убийца, который смотрит на себя как на жертву, это не просто душегуб, но еще и слабоумный».

— Я думаю, мне пора идти, — вяло сказал бедный Уайльде.

— Тюрьмы, психушки, специальные больницы — все это я изучил досконально. Это сущий ад — сидеть в камере с тридцатью непредсказуемыми идиотами. Мне приходилось изображать буйного, чтобы меня перевели в одиночку или в Особое отделение треклятой больницы, в рай неизреченный для таких, как я, пациентов. Единственным моим шансом остаться нормальным было симулировать сумасшествие. Это тернистый путь. Одна здоровенная красавица сестра так меня лупила: раз ладонью, два — костяшками, три — снова ладонью, — зато я возвращался в блаженное одиночество. Должен добавить, — всякий раз, когда вытаскивали мое дело, тюремный психиатр свидетельствовал, что я отказываюсь обсуждать то, что на их профессиональном жаргоне называется «брачной половой жизнью». Могу еще печально-радостно и печально-гордо вам сказать, что ни моим стражникам (среди них попадались неглупые и человечные), ни фрейдистским инквизиторам (все они или дураки, или невежды) не удалось ни сломать, ни изменить мою печальную персону.

Мосье Уайльде, решив, что он пьян или сумасшедший, уплелся прочь. Красивая служащая (плоть есть плоть, красное жало^{52} есть l'aiguillon rouge — любовь моя не обиделась бы) снова стала подавать знаки. Он поднялся с места и подошел к ней. Гостиница в Стрезе ремонтируется после пожара. Mais[50] (подняв красивый пальчик) —

Нам приятно заметить, что всю свою жизнь Персон испытывал известное трем знаменитым теологам и двум второстепенным поэтам странное ощущение, что позади него, как бы за его плечом, стоит великий, несравненно более мудрый, сильный и спокойный, во множество раз нравственно его превосходящий незнакомец. Это и был его главный «теневой спутник» (один критик, читай «клоун», как-то сделал R. выговор за этот эпитет), и не будь у него этой просвечивающей тени, мы не стали бы и заниматься нашим дорогим Персоном. Во время недолгой прогулки от своего кресла в гостиной к прелестной шейке девушки, ее пухлым губам, длинным ресницам и потайным прелестям Персон чувствовал, что кто-то или что-то предупреждает его, что надо поскорей убраться из Витта и в путь, в Верону, Флоренцию, Рим, Таормину, если нельзя в Стрезу. Но он к предостережению, сделанному тенью, не прислушался, и, может быть, по существу был прав. Мы думали, впереди у него есть еще несколько лет земных радостей; мы готовы были перенести к нему в постель эту девушку, но в конце концов он должен сам выбирать, сам должен и умирать, если хочет.