Просвещенные

Вещей было так много, что руки опускались. Однако со временем работа стала доставлять мне удовольствие, я надеялся, что оставленные им артефакты помогут мне лучше понять его жизнь. Я мог спокойно перебирать его пожитки, валяться в его креслах, пить чай, не спрашивая позволения, распахивать окна. Для меня больше не было секретов ни в потайных ящичках, ни в темных углах, ни в захлопнутых книгах, ни за притворенными дверьми. Ощущение возникало странное — любопытство, злость, — но все более угнетающее. Оно напоминало мне чувство, которое я испытывал, раскинувшись морской звездой прямо посредине кровати в те ночи, когда Мэдисон веселилась допоздна, специально, чтобы позлить меня. Но утром-то она все равно возвращалась.

Одних только книг в квартире Криспина были сотни. Полки покрывали все стены. Он называл свою библиотеку «акаши» — на санскрите, говорил он, так называется библиотека бесконечности, в которой содержатся наиполнейшие сведения обо всем сущем. На отдельной полке помещалось собрание его записных книжек в оранжевых замшевых переплетах, которые он специально заказывал в мастерской, расположенной в переулке у набережной Арно. На нижней полке в гостиной — внушительная коллекция пластинок. Полистав их, я поставил Чака Берри, дабы развеять беспредельную тишь. Он запел, что идет в клуб «Нитти-Гритти» [71].

По кабинету Криспина я ходил как по музею. На его рабочем столе: печатная машинка со стертыми клавишами; графин с водой богемского хрусталя; стакан того же гарнитура, на поверхности плавают мертвые дрозофилы. В пепельнице — забытая и брошенная им пенковая трубка с резким запахом вишневого плиточного табака.

Тогда я пришел за «Пылающими мостами», но так ничего и не нашел. Кроме квитанции на крупную бандероль, отправленную на почтовый ящик где-то в районе филиппинских Ста Островов [72]. Судя по дате, проставленной на квитанции, отослал он бандероль за день до гибели.

На столике в углу стояла шахматная доска с нашей незаконченной партией. Я сделал ход: ладья на Е4. Шах.

* * *

Мальчик обозревает проплывающую мимо сцену. Дома разрушены, все обуглилось до такой глубокой черноты, будто другого финала и не предполагалось. Мужчины, женщины, дети безучастно копошатся на мокром пожарище, их ноги и руки, лишившись цвета, смешиваются с пейзажем. Наш протагонист хочет помочь им, но что он им скажет? Только болтаться у них под ногами. Впереди едет БТР, длинноволосые солдаты развалились на платформе, приладив винтовки меж колен. Плевать они хотели. Такие люди уже знают все, что им надо знать.

* * *

Да, забыл рассказать, что произошло вчера за пансионом, где я остановился.

Уставший и нагруженный чемоданом, сумкой, ноутбуком в рюкзаке и ортопедической подушкой, я добрался до главного входа и обнаружил, что дверь заперта. Я обошел здание и оказался на пустынной парковке. Было уже темно, но я сперва услышал, а потом и увидел, как молодой полицейский в форме сталкивал лбами двух беспризорников. Дети были под кайфом. Один сжимал в руках улику — кусок картона с кляксами клея «Регби», завернутый в полиэтиленовый пакет Филиппинского дома книги. У обоих на шее висели цветочные гирлянды — те, что не удалось продать вечером. Полицейский ударил детей друг о друга несколько раз подряд, как будто в ладоши хлопал. Дети упали, он схватил обоих за пояс шорт и резко поднял. Он распалялся все больше. Теперь он шуровал по карманам в поисках дневной выручки.

Я поставил свой багаж, положил подушку и уже начал придумывать речь. Для начала я назову свою фамилию и скажу, кто мои ближайшие родственники. У него отвиснет челюсть, он с трудом сдержит ярость, но все же перестанет их избивать. Я хотел еще спросить его имя и место службы и застращать, что доложу о нем сенатору Бансаморо.

Но имело ли это смысл? Иногда нет-нет да и задумаешься, не лучше ли таким детям по большому-то счету вообще не рождаться. А коп, обворовывающий уличных мальчишек, легко может меня и пристрелить.

Я аккуратно поднял багаж и подушку и тихонько зашел через заднюю дверь в пансион. Внутри клекотали закрепленные на стенах вентиляторы.

Просто забыл рассказать.

* * *