Просветленные не берут кредитов

Когда, споткнувшись о спрятавшуюся под водой корягу, я едва успел выставить руки, чтобы не хлопнуться физиономией в грязную жижу, это вызвало гомерический хохот среди наших спутников. Но даже подобное не заставило меня расстроиться, я лишь улыбнулся, отряхнулся и пошел дальше.

И вскоре мир вокруг меня изменился, расслоился, закрутился огромным колесом с сотнями бороздок, в каждой из которых вспыхивали и гасли моменты восприятия: резкий запах болотных растений, плюханье под ногами, прилипшая в телу мокрая одежда, мысли по поводу того, что об этой охоте нет смысла рассказывать друзьям, ведь все равно никто не поверит, желание оказаться в чистом месте, шагающий впереди брат Пон.

Нет, я не чувствовал себя более комфортно, чем на пути в ту сторону, меня так же донимали летучие кровососы, от жары и влажности не хватало воздуха, а пот капал с бровей. Просто я воспринимал эти факторы несколько иначе, не как обладающие длительностью процессы, а как набор моментальных состояний, не связанных друг с другом.

Ну и что с того, что эти состояния похожи друг на друга?

Когда остановились на ночлег, уже за пределами болота, стало ясно, что запасы алкоголя у охотников не закончились. По рукам пошли бутылки с резко пахнущим пойлом, зазвучали тосты, наверняка посвященные сегодняшнему успеху.

— Теперь можешь говорить, — разрешил брат Пон. — Все равно никто не заметит.

Мы сидели немножко в стороне, так, чтобы не мешать уа веселиться, но при этом оставаться в дыму от костра.

— А что такое на самом деле эти… — я помедлил, чтобы сформулировать вопрос точнее. — Те «пятнышки», которые я вижу, точнее не вижу, а как бы ощущаю, воспринимаю всем существом… хотя они бывают как звуки, как ощущения или мысли… Дхармы, правильно?

— Да, верно, — тут брат Пон усмехнулся. — Но в твоем вопросе уже есть ответ. Неделимые, неразложимые на составляющие частички опыта, причем каждая несет лишь одно, свое качество… Ощущения мокрого, гнева, прикосновения к мягкому, видения зеленого цвета…

— То есть опыт определяется дхармами? Весь, который мы накапливаем?

— И опять ты прав, — сказал монах. — Он не только определяется, но и описывается дхармами… Это все, что мы имеем для отображения нашего опыта в попытке его передать. Как слова — речь состоит из слов, но когда мы говорим о словах, то тоже вынуждены использовать слова.

Потом он спросил, как поживает мое «установление в памяти».

Пришлось сознаться, что омраченное ненавистью сознание я могу наблюдать с большим трудом, а когда убираю ее, то у меня не выходит обнаружить в двух противоположных состояниях что-то общее.

— Ничего, рано или поздно все получится, — подбодрил меня брат Пон. — Старайся. Понятно, что ощущения не из приятных, но не зря сам Просветленный сказал: «Все пребывает в огне… глаз в огне. Цвета и формы, которые он видит, тоже в огне. Сознание, что воспринимает увиденное, тоже в огне. Горит даже то, чем соединяются глаз и формы. И ощущение приятное, неприятное или безразличное, которое мы получаем от этого соединения, тоже в огне». Погасить его невозможно, а значит, нужно использовать.

— Для чего?

— Занимаясь «установлением в памяти», разогревая и остужая сознание и вновь разогревая, ты в числе прочего и прокаливаешь те «алмазные зародыши», что станут основой твоего нового, обреченного на бессмертие тела.

Я открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но тут монах неожиданно заявил, что на сегодня хватит.

То ли алкоголя осталось мало, то ли охотники все же утомились, но на этот раз до драки не дошло, да и угомонились они рано. Так что я даже ухитрился выспаться, зато утром встал с тяжелой головой и неприятным ознобом.

Когда пошли дальше, стало ясно, что меня по-настоящему трясет, а внутри черепа пульсирует боль.

— Похоже, ты подхватил лихорадку, — сказал брат Пон, когда я жестами дал понять, что со мной не все в порядке.

Я смотрел на него с надеждой, рассчитывая, что монах сейчас вынет из глубин одеяния чудесную пилюлю или сорвет какой-нибудь листок, пожевав который, я мигом приду в себя.

— Наши друзья, если узнают о твоем недомогании, то предложат тебе опиум, — продолжил он. — Они называют его «черным снадобьем» и лечат им все болезни… У меня с собой ничего нет. Единственный шанс для тебя — добраться до деревни и там отлежаться.

Надежда моя сменилась отчаянием.

Как я дойду, если каждый шаг дается мне с трудом, и не помру ли я от этой хвори? Неужели у лесных жителей нет даже простейших антибиотиков?

— Ничего, ты справишься, — брат Пон хлопнул меня по плечу, и на этом «сеанс психотерапии» закончился.

Удивительно, но я не упал ни через час, ни через два, хотя брел, напрягая последние силы. Едва остановились передохнуть, я шлепнулся наземь и принялся жадно глотать воздух.

Когда перед лицом у меня оказалось нечто округлое и зеленое, я не сразу понял, что один из охотников предложил мне фляжку.

Затем мы пошли дальше, и тут сознание начало мутиться, распадаться на обрывки. В один момент я обнаружил, что шагаю по краю поля, усаженного маками, и решил, что у меня начались видения.