Просветленные не ходят на работу

Пикап вез обшарпанные газовые баллоны, и где-то между ними мы и уместились. Машина сдвинулась с места, и стало ясно, что нужно держаться за борта, да покрепче, иначе рискуешь вылететь.

Баллоны угрожающе постукивали друг о друга, норовили перекатиться, отдавить ноги. Пыль летела из-под колес, желтовато-серое облако клубилось вокруг нас, заставляя глаза слезиться, а глотку — саднить.

Когда выехали на асфальт, стало полегче, а затем и поездка наша закончилась.

Нонгкхай я знал не очень хорошо, и поэтому сразу не смог определить, где мы оказались. Но вскоре стало ясно, что мы приехали на местный рынок, втиснутый между улицей и набережной лабиринт магазинчиков и прилавков, где торговали всем, от фруктов и мяса до бытовой техники.

Встречные кланялись брату Пону, а некоторые еще и мне.

— Вот смотри, обычные люди, — сказал он, когда мы оставили позади торговца жареными червяками и прочей насекомой снедью. — Если верить древним мудрецам, то они порождают четыре вида кармы в зависимости от смысла совершенных действий: черную, белую, черно-белую и не-черную-не-белую. С черной все понятно, это результат поступков под влиянием аффектов — ненависти, алчности, невежества. Белая создается лишь духовными благими деяниями вроде йогического сосредоточения или молитвы. Черно-белая — последствие хороших дел обыденного характера — помог кому, милостыню раздал. Не-черная-не-белая имеет корень в абсолютно чистом действии, на которое способен лишь просветленный, поэтому называть ее кармой не совсем справедливо, поскольку к Сансаре она нас не привязывает… Ага, тебя наконец проняло! Ну и шкура!

Шли мы неспешно, и если поначалу я чувствовал себя хорошо, то постепенно начала кружиться голова, голоса продавцов и покупателей стали звучать резко, неприятно, запахи снеди, казавшиеся привлекательными, сделались отвратительными, волной накатила тошнота.

— Что… проняло? Что… шкура? — промямлил я, с ужасом думая, что меня сейчас вырвет.

Вовремя вспомнил про «это не я, это не мое», и мне стало легче.

Ну а брат Пон ухватил меня за руку и фактически поволок за собой.

Вскоре мы оказались на набережной, над заросшим кустами откосом, спускавшимся к Меконгу. Тут я ослабел окончательно, навалился брюхом на ограду и шумно опустошил желудок.

— Вот так-то, — сказал брат Пон. — А ведь ты всего месяц провел за пределами этой клоаки.

— Ну, нет, съел чего-то не то… — пробормотал я и попытался вспомнить, не было ли чего особенного в утреннем рисе.

— Да ну? — монах усмехнулся. — То же самое, что мы готовим каждый день.

— Тогда что со мной? — и я вытер со лба холодный пот.

— Твое восприятие изменилось, теперь ты в состоянии уловить то, чего ранее не замечал. Тот поток, которым ты являешься, очистился от грубых аффектов, и они теперь вызывают у тебя реакцию вроде аллергической. Я нарочно повел тебя на рынок, ведь где еще столь откровенно правят бал жадность, зависть и злоба?

— И так будет со мной всегда? — спросил я, чувствуя, как от ужаса холодею еще сильнее.

Как я вернусь в Паттайю, где рынок на каждой улочке, как буду общаться с приятелями, многие из которых только и думают о деньгах, а отличным развлечением считают вечер с проститутками в баре? Как пойду работать, не важно, на себя или на кого-то другого?

— Если ты сбежишь от меня сейчас, то конечно, — ответил брат Пон с улыбкой. — Только ведь ты не собираешься этого делать?

Я помотал головой.

— Тогда пойдем. У меня и в самом деле есть тут дела.

Сравнительно свежий ветер с реки и тот факт, что на набережной никого не было, позволили мне немного прийти в себя. Люди объявятся здесь вечером, когда солнце зайдет, и из многочисленных кафе вытащат столы с жаровнями, чтобы можно было готовить речную рыбу на глазах у клиентов.

И все равно я еле шел, с трудом перебирая ногами.

— Те же древние мудрецы пытались выяснить, как по обстоятельствам нынешнего воплощения можно судить о предыдущих, — продолжал рассказывать брат Пон. — Убийство, например, влечет за собой короткую жизнь, воровство проявляет себя бедностью, тот, кому сейчас изменила супруга, в прошлом сам не отличался верностью, лжец непременно столкнется с обманом, бывшего пустослова в этой жизни никто не будет слушать, а хаму придется выслушать много неприятного в свой адрес.

— Это так и есть? — спросил я. — Это правда?

Монах пожал плечами:

— Древние выдумали много интересного и полезного, но порой заносило и их. Кстати, мы пришли.

Целью нашей прогулки оказался небольшой ват на набережной: обшарпанные маленькие строения, золоченая статуя сидящего Будды, развешенные на веревках желтые одеяния монахов.

— Посидишь тут, — сказал брат Пон, подводя меня к могучему дереву, обвязанному разноцветными лентами.

Я уселся наземь, скрестив ноги, а монах ушел.

И почти тут же мне вновь стало нехорошо, слабость обрушилась на плечи, кишки, хоть и опустевшие, вновь свела судорога. Поле зрения заволокла багровая пелена, в ушах возник назойливый комариный звон, предвестник скорого обморока.

Но я сжал зубы покрепче и зашептал «это не я».