Просветленные не ходят на работу

Честно говоря, я думал, что брат Пон проигнорирует этот вопрос, но он неожиданно ответил:

— Это самый простой и наглядный способ упорядочить твои представления о мире сознания, успокоить тот хаос желаний и устремлений, что продолжает, несмотря на все наши усилия, бушевать внутри тебя. Легкое средство обезвредить семена негативных аффектов.

— То есть, создавая это изображение, я изменю себя? — уточнил я недоверчиво.

Вот так просто?

Взял, накарябал кривую картинку, сказав, что так видишь и на большее не способен, и после этого перестанешь алчно желать новый «Порше» себе и смерти гаду-соседу с перфоратором?

— Да, — подтвердил брат Пон. — Справившийся с этой задачей становится иным. Приступай немедленно.

И монах несколькими движениями палки стер свой набросок.

— Рисуй не так, как я, а так, как ты, — сказал он, видя разочарование на моей физиономии.

Для начала я вырезал себе пару колышков, какими будет удобно чертить на земле. Потом стесал все до единого бугорки и засыпал ямки на доставшемся мне участке земли. Несколько раз на меня накатило желание бросить эту ерунду, удовлетвориться тем, что есть, но я его с негодованием отогнал.

Ну уж нет, это не тот момент, когда можно схалтурить!

Понятное дело, что как художник я никуда не гожусь, но вот уж «лист» для рисования я сделаю как надо.

Внутренний круг я изобразил с третьей попытки, то, что получалось ранее, на окружность походило лишь отсутствием углов. В процессе выяснилось, что один из колышков изготовлен из слишком мягкой древесины, он разлохматился почти тут же, и пришлось его выкинуть.

С материалом для второго я, к счастью, угадал.

Разделил на три части и задумался, как изобразить свинью… пятачок — это проще всего, но этот образ использовал брат Пон, а мне надо придумать что-то свое, оригинальное.

От умственного напряжения заныло в затылке.

Ага, вот оно!

Овальное тело… обойдемся без головы… мультяшные завитки ушей, наглая ухмылка с ощеренными зубами, каких не устыдится и волк, редкая щетина, короткие ножки с копытцами.

Оглядев то, что у меня получилось, я преисполнился энтузиазма.

Змею изобразил свернутой в восьмерку, пририсовал ромбовидную башку с высунутым языком. Курица в моем исполнении вышла похожей на неудачно ощипанного воробья и, казалось, с гневом уставилась на меня единственным глазом.

Поколебавшись, я стер ее и изобразил заново, на этот раз анфас, а не в профиль: крылья раскинуты, когтистые лапы скребут землю, настоящий гордый птиц, червяк клевал, забор сидел.

Ну да, а не такой уж и плохой я художник…

Под влиянием этой приятной мысли я пребывал добрых полчаса, пока не взялся рисовать обитель богов. Мне захотелось изобразить многоярусный дворец вроде того, что я наблюдал на склонах призрачной горы, но с ним дело у меня отчего-то пошло наперекосяк.

Линии ложились криво, будто их проводил пьяный маляр, вместо квадратов выходили трапеции.

Я злился на себя, пытался начинать то с крыши, то с нижнего этажа, но всякий раз понимал, что упускаю нечто важное.

От бесплодных усилий меня отвлек звон, прикатившийся со стороны вата: дежуривший по кухне монах ударами поварешки о крышку кастрюли извещал, что рис готов и овощи сварились.

Утерев со лба трудовой пот, я отправился обедать.

После еды брат Пон велел мне дальше заниматься колесом судьбы, сказав, что я могу возиться с ним хоть до темноты. Преисполненный энтузиазма, я вернулся к рисунку и вновь ринулся на штурм божественных чертогов.

После часа пыхтения мне удалось изобразить нечто вроде кривобокого терема.

«Сойдет», — решил я и взялся за мир полубогов-асуров.

Пришлось вспомнить, что мне рассказывал об этих существах брат Пон как-то вечером, когда ему пришла охота поговорить, — могущественные, обладающие магическими умениями и силами, разные обликом, но склонные к тому, чтобы враждовать друг с другом, к войнам и развлечениям насильственного характера.

Почти боги, разве что живут недолго, как люди.

Мне в память отчего-то врезались те, что со змеиными хвостами, ядовитым дыханием и смертоносным взглядом.

Моего художественного дара хватило на то, чтобы изобразить нечто жуткое с выпученными глазами. В одну из рук этого создания я поместил лук, а в другую, уж не знаю почему, нечто вроде булавы.

Третья возможность благого воплощения — мир людей.

Размышляя о том, как показать пространство, в котором я провел почти сорок лет, я впал в настоящий ступор. Из него меня вывели обезьяньи крики, раздававшиеся чуть ли не прямо над головой.

В окрестностях Тхам Пу жила стая макак, но обычно к вату они не приближались и нам не мешали.

— Чего надо? — мрачно спросил я, глядя как дальние родичи гомо сапиенса ловко скачут с ветки на ветку. — Еще вас тут не хватало для полного счастья, рожи мохнатые…

Произнес все это на родном русском, которого тайским обезьянам знать не положено.

Но, видимо, кто-то из них поднабрался словечек из общения с туристами, поскольку ответом стал настоящий шквал предметов, обрушившихся на меня и на мой рисунок — ветки, огрызки бананов, орехи, всякий мусор вроде пластиковых бутылок и пивных крышек.