Просветленные не ходят на работу

Слишком много нового и странного узнал я за эти дни.

— Настало время развлечений, — сказал брат Пон как-то раз после скудной трапезы. — Сейчас мы с тобой отправимся на берег и наловим раков.

— Но разве… можно? — недоверчиво спросил я.

— Я же неправильный монах, а значит, мне все можно, — сообщил он с проказливой улыбкой.

После этой фразы в животе у меня забурчало — рис и овощи надоели до полусмерти, и если получится отведать вареного рака, то это будет настоящий праздник желудка!

Уж не знаю откуда, но в монастыре нашелся порезанный на кусочки шмат свинины. Спустившись к Меконгу, мы прошли к мосткам, на которых монахи стирали белье, и рядом с ними обнаружились несколько сплетенных из прутьев щелястых корзин.

К рукоятке каждой была привязана веревка.

— Клади в них мясо, — велел брат Пон, — и закидывай… тут место прикормленное.

Меконг лежал перед нами, и лучи солнца скользили по его мутной поверхности. Другой берег сегодня был виден как на ладони, далеко на востоке я мог разглядеть громадину Моста Дружбы, что связывает Таиланд с Лаосом, и даже ехавшие по нему автомобили.

Первая корзина плюхнулась в воду, за ней вторая, третья скрылись в волнах.

Веревки, чтобы не держать в руках, мы привязали к росшему у самой воды дереву.

— Очень хорошо, — сказал брат Пон. — Теперь надо лишь ждать. Раки, они как люди. Невежество не позволит им увидеть, что их ждет, алчность погонит вперед, ненависть заставит толкаться и пихаться, чтобы попасть в ловушку… И они встретят свою судьбу.

— Но у них нет осознания, — робко напомнил я.

— Есть, но настолько омраченное инстинктом, что его можно не принимать в расчет, — монах поцокал языком. — У них шанса на освобождение нет, а у нас, людей, имеется. Помнишь, мы говорили о страдании?

Я кивнул.

— Страдание присуще тому потоку восприятия, которым мы на самом деле являемся, присуще до тех пор, пока мы от него не избавимся, не вырвем те корни, на которых оно держится.

Я вспомнил дерево, выкорчеванное в первый день, и невольно глянул на свои руки, ставшие с тех пор куда более мозолистыми.

— Но чтобы корни ослабели, их надо перестать поливать, — продолжил брат Пон. — Если постоянно лить на них воду, они будут отрастать заново, и все наши усилия пойдут прахом.

— А что в этом случае «вода»?

— Наши желания. Начиная с обыденных, бытовых привязанностей к удовольствиям и заканчивая самой жаждой существования, что привязывает нас к колесу Сансары крепче стального троса. Победишь желания — станешь свободным, воспаришь подобно дыму. Небеса воспримут тебя как божественное существо, — монах говорил нараспев, речитативом, — только не смогут удержать, и ты просочишься сквозь них, как вода через решето…

— Но если я уничтожу в себе жажду существования, не захочется ли мне покончить с собой? — спросил я.

— Самоубийцами движет жажда не-существования, а не отсутствие желаний.

— Но как жить, если ничего не хочешь? — я поскреб в затылке, провел ладонью по голове, на которой начали понемногу отрастать волосы.

— С огромным удовольствием, поверь мне, — сказал брат Пон. — С ними куда хуже. Вспомни-ка свою жизнь! Ну?

И, словно повинуясь его возгласу, из памяти один за другим начали являться эпизоды: гнусная ссора с братом по поводу того, кому будет принадлежать отцовская машина, старые «Жигули»; то, как я проснулся утром после корпоратива и с ужасом вспомнил, как затащил вчера нашу бухгалтершу к себе в кабинет; текущие слюни при виде роскошного торта, после пары кусков которого я просидел «на горшке» всю ночь.

— Ну да, порой от желаний случаются неприятности, — признал я без особой охоты. — Только ведь они же и придают жизни вкус…

— Вкус чего? Разочарования и неудовлетворенности?

Это был удар не в бровь, а в глаз.

Исполненное желание, достигнутая цель никогда не радовали меня так, как об этом мечталось. Возникало ощущение, что меня обманули, подсунули фальшивку, что я вовсе не этого хотел, а чего-то другого, вот если бы еще удалось как-нибудь понять, чего именно…

— Нет, счастья и удовольствия! — сердито отозвался я.

Брат Пон заухмылялся, точно облапошивший простака торговец.

— С сегодняшнего дня ты будешь холить и лелеять свои желания, — сказал он. — Всякий раз, когда тебе начнет чего-то хотеться, жареной рыбы, новых знаний или того, чтобы в следующей жизни воскреснуть богом, ты станешь осознавать это стремление. Никакого самоосуждения, порицания своей низости, лишь бесстрастная регистрация. Наблюдение за тем, как под лучами твоего внимания желание извивается, чахнет и гибнет. Только после того, как оно утихнет, ты возвращаешься к прочим делам.

— Понятно, — отозвался я без энтузиазма.

Мало мне внимания дыхания, теперь еще и это.

— А сейчас пора проверить, как там наши раки, — и брат Пон вскочил на ноги с проворством юноши.

Сколько ему на самом деле лет, я не знал, но, судя по оговоркам, он хорошо помнил конфликт во Вьетнаме. Двигался он при этом куда ловчее, чем я, а выносливостью мог похвастаться даже не лошадиной, а верблюжьей.