Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

У нее единственный сын, растила она его одна. Муж ушел от них, когда сын был еще младенцем. Мальчик подрастал, очень переживал отсутствие отца, писал ему письма (не зная, где он находится) и складывал в стопочку, чтобы отдать все разом, когда папка объявится. Но папка так и не объявился. Будучи подростком, сын возненавидел его, говорил, что надо бы убивать всех отцов, которые бросают своих детей. Отслужив армию, сын женился, жил с женой, народились двое деток. Она, мать, много лет болела, сердечница с молодости, рано вышла на пенсию по инвалидности. Ухаживать за ней было некому, и ее отправили восемь лет назад в богадельню. Она так и сказала — «в богадельню», назвав этим словом интернат для престарелых и инвалидов. Никто ее не навещает, родных никого, кроме сынка (она называла его только «сынок»). Сначала она писала ему открытки, но ответа не получала никогда, видно, занят был, работал и учился да деток воспитывал. Сынок у нее добрый, никогда не грубил. Маленький ласкался как котенок. Из армии она получала благодарности командиров за сына, бумаги у нее с собой. В этом году на Восьмое марта ей прислали десять рублей, не иначе сынок, больше некому, он всегда был добрым. Кого он мог обидеть, за что попал в тюрьму — она и ума не приложит. И каково сейчас его двум деткам, она их очень жалеет, а помочь сил нет, еле ноги таскает, уж не чаяла перед смертью сынка повидать, да вот пришлось свидеться, лучше бы раньше померла, хоть бы не знала ничего…

Иногда создавалось впечатление, что она рассказывает все это не суду и даже не окружающим ее людям, а разговаривает сама с собой, воскрешая фрагментарно свою нелегкую жизнь, скорбную долю, еще и сейчас пытаясь помочь сынку, сказать о нем доброе слово, вызвать к нему жалость.

— А каково было ро́стить его, ни яслей, ни садика, то с соседками старыми, а то и одного во дворе кинешь, когда подрос. Вон и сейчас мизинчик левый искривленный, собаку погладить хотел, злющая овчарка была, Пиратом звали, могла ведь всю руку изжевать… Теперь уж не дождаться мне его, сынка Колюшки…

Никто не решался остановить старуху. Она хотела еще что-то сказать, и неизвестно было, будет ли она еще говорить, да и не могла она ничего больше добавить к тому, что интересовало нас. Подсудимый тяжело поднялся за своим барьером, опираясь на него почему-то именно левой рукой с бросающимся в глаза изуродованным мизинцем. Голос его — это было так неожиданно — срывался:

— Не могу больше… Отпустите ее… Не мучьте… Не мучьте… Я все скажу… Все…