Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

«Морозы стоят сильные, а у меня пальто на «рыбьем меху» и даже галош нет. Но о себе я не думаю. Главное, чтобы Жора не простудился и хорошо питался. Кроме него, нет рядом ни одной живой души…»

И еще в одном письме:

«Задолжали за пять месяцев за квартиру. Но все это ерунда, конечно, явление временное. Было бы здоровье у Жоры. Когда мы вместе, нам никакие трудности нипочем…»

Это письмо Маргарита заканчивала так:

«Будет и на нашей улице праздник! Правда?»

Но праздник, увы, для них с Жорой так и не наступил, Хотя, судя по последующим письмам, Георгий, наконец, закончил учиться, пошел работать и стал приносить домой до трех тысяч рублей в месяц — по тем временам немалые деньги.

Виной тому — отношение к Маргарите Валентины Сергеевны.

«Свекровь у меня страшный человек, — писала о Велемировой Маргарита. — Если даст кусок, так семь шкур сдерет за него. А я ведь когда-то мечтала, что она хоть отчасти заменит мне маму. Куда там! До сих пор кричит, что я женила Жору на себе, отняла его у нее. А мне так хотелось дружбы с ней. Ну, значит, не судьба».

В другом письме Маргарита выражается без обиняков:

«Свекровь у меня ведьма. Я вам расскажу подробно, когда вы к нам приедете. Мне кажется, что сам факт моего существования она не может выносить. Свекровь, хоть и родная мать сыну, а лучше ей сына мертвым видеть, чем женатым на мне».

Это признание особенно взволновало Кашелева. Какую же надо было иметь ненависть к молодой женщине, чтобы заставить ее написать подобные слова!

Но, может быть, сама Маргарита разжигала в Велемировой это чувство? Следователь вспомнил показания Куреневой: «нашла коса на камень», «Валентина снохе слово, а Мара ей — два».

Для своего мужа, она была идеалом. Любящая, преданная жена. Для его матери — заклятый враг. Две полярные оценки. А какой же была Маргарита на самом деле? Что за человек?

Соседи, с которыми беседовал Кашелев, знали ее в основном со слов Валентины Сергеевны. Велемирова постаралась создать о своей снохе, мягко выражаясь, неприятное мнение. Чтобы разобраться в характере умершей, следователь решил поговорить с Аркадием, приятелем Георгия.

Когда Кашелев сошел с электрички в Малаховке, дачном месте под Москвой, его буквально накрыла тишина.

Он долго шел мимо огромных участков, огороженных заборами, с великолепными деревянными домами с балконами и застекленными верандами под вековыми соснами, уходящими высоко в хмурое небо.

Аркадий жил в небольшом флигельке, состоящем, из двух комнат и кухоньки.

На художника он мало чем походил. Широкоскулый, с ежиком жестких волос, могучим торсом и крепкими руками, Аркадий двигался на протезах медленно и вразвалочку. Разговор состоялся в комнате, которая служила ему мастерской. Здесь находился верстак с разложенным на нем инструментом для гравирования. Все стены были увешаны картинами, в основном — пейзажами Малаховки. В углу стоял мольберт с завешенным тряпицей подрамником.

Аркадий очень сожалел, что молодые Велемировы не поехали на целину: по его мнению, тогда не произошло бы трагедии.

— Жили бы мы сейчас где-нибудь в вагончике, — мечтательно говорил он. — А вокруг — степь до самого горизонта…

— И вы бы отважились? — осторожно спросил Кашелев.

— Если у меня нет ног, значит, я уже не человек? — укоризненно покачал головой Аркадий и улыбнулся. — Зато главное на месте — душа.

Он буквально бредил целиной и целинниками. Для художника, по его словам, это непочатый край возможностей. Аркадий собирал вырезки из газет и журналов и хранил их в специальной папке.

— Может быть, еще уговорю Жору, — сказал он и подошел к мольберту. — Надо парня увезти отсюда. Мне кажется, он окончательно зациклился на своем горе… Смотрите.

Аркадий убрал тряпицу с подрамника. Это был неоконченный портрет молодой женщины, в которой следователь без труда узнал Маргариту.

Льву Александровичу трудно было оценить мастерство художника с профессиональной точки зрения. Зато чувства автор передал с предельной ясностью. Лицо женщины в обрамлении золотистых волос словно излучало внутренний свет. Мягкая улыбка напоминала улыбку Джоконды. А в глазах стояла такая печаль, что становилось не по себе.