Против часовой

Ее маникюрша Зоя – хоть и запойная, но исполнительная и мастерица, коли бывала трезва, – имела еще ряд постоянных клиенток, среди которых были и высокопоставленные жены. В минуты расслабления во время педикюра они откровенничали с Зоей, считая ее дурой, которая пропустит главное или забудет. Зоя же из Днепропетровска, бездетная вдова лет сорока, лишь строила из себя дурочку, ластясь к хозяйкам, а сама, как всякая прислуга, жадно мотала на ус услышанное. Она отчего-то мало интересовалась почти не ношенными вчерашней моды вещами, которые ей зачастую перепадали. Но была развитая, как сама о себе говорила, любила разгадывать кроссворды и делала это даже лучше, чем старый лысый ее сосед по маленькой трехкомнатной коммунальной квартире, склочный и мелочный, с парализованной женой в дальней крохотной всегда темной комнатке, – на время кроссворда в квартире объявлялось перемирие.

Однако больше всего Зоя интересовалась политикой. Она знала чуть не поименно депутатский корпус высшего эшелона – начиная с председателей комиссий. Следила за чехардой министров и перемещениями внутри Администрации. Конечно, не пропускала мимо ушей и мелочей: где одеваются жены кремлевских деятелей, на каких машинах ездят народные избранники, кто из них зажал государственную квартиру и не желает освобождать, даже какие носки и галстуки у того или другого высокого чиновника – подходит ли одно к другому, и в каких заграничных университетах учатся так называемые вип-дети, и где они отдыхают…

Дело шло к Новому году, и Наташа вызвала Зою сделать маникюр. Зоя – так всегда с нею бывало перед загулом и запоем – была празднично возбуждена. Даже пахло от нее по-новогоднему: мандаринами и отчего-то миндальным печеньем. Для начала они попили кофе на кухне, а потом устроилась, как всегда, у Наташи в спальной.

Наташа думала о своем – приготовить утку или индейку для новогоднего ужина, остановилась все-таки на утке с яблоками, ведь старшая наверняка куда-нибудь усвищет. Одновременно она слушала Зоину болтовню вполуха – ее волновали заусенцы на безымянном и среднем пальцах правой руки, и она помнила о них, что не мешало раздумьям об утке. Не говоря уж о том, что Наташа политикой в Зоиной интерпретации не интересовалась вовсе, ее привлекали рассуждения об общем направлении, об угрозе демократии и повторится ли тридцать седьмой год. Но вдруг что-то в клекоте Зоиных слов – та говорила грудным контральто и так и не отделалась от южнорусского произношения – ее задело. Наташа переспросила.

То, что отбарабанила Зоя, было равно непонятно и невероятно. Наташа даже убрала руки со столика – Зоя так и осталась сидеть с пилкой в одной руке, с ваткой в другой. Наташа быстро встала и поплотнее прикрыла дверь: муж, уже полковник, был дома, хотя по субботам чаще всего отправлялся в гараж, в их мужской клуб, хоть и был малопьющим, только на рыбалке расслаблялся, но сегодня после обеда собирался на хоккей и в гараж не пошел. И потом шепотом велела Зое все до единого слова повторить – желательно членораздельно: Наташа почему-то занервничала.

Из слов Зои – она тоже перешла на свистящий шепот и приблизила голову к Наташиному уху – выходило, что в недрах Государственной

Думы циркулирует проект некоего Указа. Проект выдвинул не иначе как

Маслаковский, который, хоть и считался клоуном, эксцентриком и шестеркой в руках Кремля, возглавлял как-никак вторую по величине, а в последний год чуть не первую по влиянию думскую фракцию. Проект

Указа гласил, что в сжатые сроки все жены в стране – будь то разведенные или состоящие в повторном браке – должны будут вернуться к своим первым мужьям. Ежели те живы, конечно.

Честно говоря, Наташа всегда, во всю свою жизнь ждала чего-то подобного, и сейчас, услышав это, почувствовала, будто проваливается в кроличью нору.

Глава 2. Наташа

Красивой Наташу было не назвать. Однако была миловидна: нос уточкой, круглые щечки – на левой таилась улыбчивая уютная ямочка, скуластенькая, глаза живые, кукольные губки, густые русые волосы.

Когда она волновалась, глаза у нее как-то необыкновенно подрагивали, придавая ее лицу необычное и притягательное, романтическое выражение. А когда ей было весело, смеялась открыто, показывая белые ровные, но мелковатые зубки.

У Наташи смолоду – она рано развилась – и до сих пор была ладная, крепкая крестьянская фигура. Широкие сильные бедра сто два, талия и сейчас, после двух родов – восемьдесят шесть, ноги коротковаты и толстоваты ляжки; но икры, щиколотки, маленькие ступни изящны, недаром мама в Свердловске, где Наташа выросла, водила с шести лет на фигурное катание. Грудь, правда, плосковата, однако хорошей формы, и соски не потрескались, хотя никакого детского питания, сама кормила обеих: вторую так вообще до полутора лет… Наташа и сейчас, в свои сорок четыре, вполне могла бы родить, муж еще пару лет назад заводил об этом разговор, но она твердо сказала: хватит с меня, этих бы поднять и выучить.