Против часовой стрелки

— Что делал? Гм… Все рассказать — времени не хватит. Бродил по свету, работал сначала на фабрике, потом на рудниках, мало ли где… Быстро покатился под гору, стал лодырничать и помаленьку воровать. Нарушил первую заповедь, перестал церемониться и со второй. Запирали меня, словно какое сокровище: сегодня я отдыхал в свинарнике у жупана далекой загорской общины, завтра бросали меня в городскую тюрьму, потом был заперт при суде, потом еще в пересыльной; на принудительных работах пробыл два года. Оттуда выпустили, подумали, что я исправился. А я тебе скажу, что нигде, ни в каком другом месте не научишься стольким мерзостям, как на этих самых принудительных работах. Много натерпелся, бродя по свету, и никогда б такого не было, оставайся я в родном краю. Видно, суждено это.

— Суждено, суждено, — подтвердил Лукач мрачно, хотя не верил слову «суждено». Он полагал, что каждый сам кузнец своего счастья, но не сказал этого, чтобы не огорчить вновь обретенного друга.

— Суждено… суждено… Многому ты научился за то время, что я торчал в этом хлеву. Все эти тридцать лет прослужил у Михева, сначала у старого, теперь у молодого. И не жалею! Зарабатываю хорошо, работа не слишком тяжелая, и угол до самой смерти обеспечен. «Работай сколько сможешь и пока сможешь, а потом останешься в доме, пока смерть не заберет», — сказал мне хозяин. Дал мне большой запечатанный конверт и сказал, что если он умрет и станут продавать усадьбу или еще что-нибудь стрясется, чтобы я показал это письмо, и тогда никто мне ничего не сможет сделать. Говорят, даже от кесаря медаль получу, потому что тридцать лет здесь служу. Денег я не копил, пропивал всегда, но не так, чтобы хозяину во вред, и долгов не наделал.

Так сидели они и разговаривали о жизни. Когда опорожнили первую бутыль, батрак пошел за другой. И вскоре они так напились, что если раньше обнимались и проливали слезы, радуясь встрече, то теперь уже лили пьяные слезы и несли несуразицу о верности до гроба и за гробом и прочую ерунду.

Наутро первым проснулся Лукач. Он испугался, увидев, что уже наступил день, и поспешил задать корм скоту; было воскресенье, а если батрак в этот день хочет пойти в церковь, он должен пораньше напоить и накормить скотину. Лукач смутно припоминал все, что было ночью, хорошо он помнил только о возвращении Клемена.

А тот все время, пока батрак ухаживал за скотом, храпел во все носовые завертки. Спал он, и когда хозяин пришел в хлев, чтобы поздороваться с ним! И хозяин, и батрак, и прочие домочадцы пожелали ему приятных снов и ушли в церковь, все, кроме двух школяров, которые остались пасти телят возле дома.

Наконец Клемен проснулся и удивился, увидев себя в хлеву.

— Опять, что ли, заперли в каком-то свинарнике? — пробормотал он, подымаясь и тараща глаза. Встал, открыл ворота сарая и выглянул наружу. Вспомнил вчерашний вечер, Лукача и Михева, вспомнил, что сегодня воскресенье, поэтому снаружи никого нет, потом закрыл ворота и сел на кровать. Снова почувствовал себя прежним Клеменом-бродягой. «Вчера я был пьян и говорил глупости, чего только ни сделает пьяный человек», — размышлял он. Думал о Лукаче, о Михеве, о родном крае, но думал как истый бродяга; жалел о том, чего никогда уже не сможет вернуть.

— Все потеряно, все прошло! Нет для меня спасения, напрасно ждать его. Такого уж я нрава, видно суждено мне бродяжничать. А вчера я просто был пьян. — Словно чья-то чужая воля подняла его с места, он подошел к шкафу, открыл его и стал осматривать вещи.

— И выбрать-то нечего, — бормотал недовольно, — будничная одежда, дешевка, но все же лучше моей. — Он разделся, и через две минуты с головы до пят был во всем Лукачевом. Вышел во двор и наметанным глазом осмотрелся вокруг. Потом направился к дому и, когда дошел до порога, увидел двух мальчишек, которые возле забора возились с молодым бычком.

— Лукач! — закричал один из них. — Разве вы не пошли в церковь?

«Этот меня не знает», — подумал Клемен и крикнул мальчишке:

— Отпусти теленка, а то скажу отцу, он вам обоим задаст как следует!

Мальчишки выпустили теленка и исчезли среди деревьев.

Клемен неуверенно нажал ручку двери — она открылась. Бродяга несколько смущенно вошел в комнату, как вошел бы долгожданный гость; кругом было тихо, только в большой горнице тикали стенные часы. Все здесь ему было знакомо. Он прошел через горницу в спальню и занялся ближайшим шкафом. После небольших усилий замок поддался, и Цепин увидел массу женских платьев.

— Тряпок напихали, ничего путного нету, — бормотал он, продолжая шарить. Наконец в углу наткнулся на шкатулку; он вытащил ее, взломал, и перед его глазами заблестели старые серебряные монеты. Он быстро сунул их в карман, положил шкатулку обратно, запер шкаф и вышел. Опыт научил его, что лучше благополучно удрать с пятачком, чем попасться с тысячью.

Прошел по двору, перескочил через забор и направился в поле…