Против энтропии (Статьи о литературе)

Для читателей в Голландии "Назидательные картинки" -- не только не самая известная книга Константина Гюйгенса, но едва ли не самая безвестная. Его имя чаще всего связано с поэмами "Драгоценная глупость", "Хофвейк", "Утешение очам", "Затворник"; с прославленной комедией "Трейнтье, дочь Корнелиса", наконец, с тысячами puntdichten -- поэтических миниатюр, чисто голландского жанра, развившегося из "эмблемы" (подписи к гравюре), слово это лишь условно можно передать прижившимся в России термином "эпиграмма". Поместье Гюйгенса, воспетый им Хофвейк, превращено ныне в мемориал, существует литературоведческий "Институт Константина Гюйгенса", четырехсотлетие со дня рождения поэта отмечалось всеми возможными способами, вплоть до выпуска мемориальной серии монет в пять, десять, двадцать и пятьдесят евро. А "Назидательные картинки" остаются в тени -- несмотря на то, что стараниями учеников Петра Великого, как-никак рубившего в Европу окно именно через любимую Голландию, в Эрмитаже собрание "малых голландцев" едва ли не лучше, чем в амстердамском Рейксмузеуме, да и прочие коллекционеры вывезли из Голландии все, что только могли. Единство голландской культуры, единство живописи и поэзии, изрядно подзабытое даже в Нидерландах, теперь, с помощью двуязычного издания, снабженного иллюстрациями художников-современников, может стать -- и, надеюсь, станет очевидным.

Ну, а переводчик "Назидательных картинок" закончил долгую работу.

Если уж оригиналы Гюйгенса могли ждать издания более двухсот пятидесяти лет, то совсем несерьезным кажется срок примерно в четверть века, прошедший с того времени, когда мне впервые пришлось взять в руки его стихи, до той поры, когда "Назидательные картинки" наконец-то выходят в свет, притом на обоих языках. Всегда приятно думать, что ты оказался в хорошей компании. Ведь и сам Гюйгенс был переводчиком: вскоре после написания "Картинок" он по дипломатическим делам оказался в Англии, и там в его руки попали списки неизданных стихотворений почти никому еще не известного поэта -- Джона Донна; из них десятка полтора Гюйгенс перевел на родной язык, и читатели в Голландии узнали великого метафизика чуть ли не раньше, чем у него на родине. А ведь настоящей, мировой славы Джон Донн дождался лишь в ХХ веке!..

Кто знает, кому из поэтов прежних столетий возвратит славу и блеск только что наступивший XXI век. Кто знает, чем станет в течение этого столетия искусство поэтического перевода. Все точно и наперед прорицает, как нам теперь чересчур часто напоминают, только очередной Нострадамус... Да вот именно он-то, как выясняется, наперед ничего как раз и не знает, просто сыплет смутными предсказаниями, которые любой желающий волен истолковать по своему вкусу.

Одно можно предсказать точно: ни Гюйгенс-отец, ни Гюйгенс-сын забыты не будут. По крайней мере -- в Голландии и в России. Уж хотя бы одного того ради, чтобы напомнить: у гениальных отцов все-таки бывают гениальные дети.

ПОД ВЗГЛЯДОМ ХИМЕРЫ

В каждом сердце о Франции грезы свои.

Альфред де Виньи. Бутылка в море

В прологе к роману "Девятое термидора" -- действие которого приходится на первую четверть XIII века -- в Париже встречаются молодой киевский боярин Андрей Кучков и безымянный мастер, изваявший для собора Нотр-Дам знаменитую химеру "Мыслитель" (или же "Дьявол-Мыслитель"), человек "происхождения темного ..., весьма искусный и очень ученый человек". Мастер говорит о своем творении: "В молодости я имел много желаний ... Год назад у меня оставалось только одно: закончить статую, творение всей моей жизни. На прошлой неделе я в последний раз прикоснулся к ней резцом, Теперь я больше ничего не хочу". Мастер ведет Кучкова к своему творению: русский гость пугается. На русских церквях он такого определенно не видал. Каменный дьявол улыбается, высунув язык: он смотрит на остатки костра, где только что жгли еретиков.

К 1300 году парижские костры горели еще ярче.

"Дьявол-мыслитель" цел и по сей день, -- не совсем, впрочем, дьявол (горгулья по средневековой идее должна была скорей отпугивать нечистую силу), не совсем мыслитель (скорей "наблюдатель") -- и не совсем цел (за восемьсот лет мало что остается не тронуто эрозией). К счастью, он не стал символом Франции, символов у нее много, да и Франция на свете не одна: Савойя по сей день считает, что присоединена с помощью грубой силы, да и провинции, что присоединились добровольно, "династически" или как-то иначе -- отнюдь не слились в единое целое. И по-французски писали не одни французы; даже если говорить только об оригинальном поэтическом жанре, которому посвящена предлагаемая вниманию читателя антология, то кое-что весьма значительное осталось и от Фридриха Великого, и от Марии Стюарт, и от Райнера-Марии Рильке, и от Марины Цветаевой. Да и значение мирового языка французский сохраняет по сей день: в Канаде, в Африке, даже в Океании продолжает создаваться на этом языке литература. Дьявол с кровли Нотр-Дам... наблюдает. "И язык высунул от удовольствия... Чему он радуется?" -спрашивает в романе Алданова заезжий русский у мастера.