Против «мессеров» и «сейбров»

После окончания полетов начались поздравления. Нам объявили благодарность за отличные вылеты на новейшем типе истребителя ЛаГГ-3, и мы с радостным настроением ушли с аэродрома. Вечером, после ужина, мы долго делились друг с другом впечатлениями и легли спать довольно поздно. А ночью нас разбудили взрывы. Все кругом было залито ослепительным светом висящих на парашютах над аэродромом и близлежащим железнодорожным узлом Поворино световых бомб. Завыли сирены. Боевая тревога! Вскочив с кроватей и одеваясь на ходу, мы кинулись бежать на аэродром, но пронзительный свист сбрасываемых с самолетов бомб заставлял нас бросаться на землю и ожидать конца. Почему-то казалось, что бомбы летят прямо на тебя! Каждый раз после взрыва и окончания свиста разлетающихся осколков мы вскакиваем и бежим дальше – к самолетам. Так, падая и снова вскакивая, мы добежали до самолетов и начали растаскивать их в разные стороны. Аэродром был ярко освещен. Вверху – светящиеся бомбы, а в стороне, в нескольких сотнях метров от края аэродрома, горели курятники – длинные сараи, в которых содержались куры птицеводческой фермы, куда попала одна из первых зажигательных бомб.

Немецкие летчики, видя ярко горящие здания и носящихся возле них белых несушек, видимо, посчитали, что разбомбили военные казармы или склады, и методично сбрасывали туда бомбы. Это спасло нас и наши самолеты.

Наша неподготовленность к войне сказалась в этом порядке действий по «боевой тревоге». Ведь при бомбежке разумнее было бы не бежать к аэродрому под падающими бомбами, а укрыться в бомбоубежищах или хотя бы на земле. В результате хотя никто не погиб, но несколько курсантов получили осколочные ранения.

На другое утро многие курсанты ходили возле сгоревших зданий и собирали поджаренных кур на завтрак. Другие разводили костры и жарили убитых или недожаренных кур. Но дров не хватало, и некоторые курсанты стали использовать вместо дров незагоревшиеся зажигательные бомбы. Их было трудно поджечь, но зато, зажженные, они горели ярким, ослепительным пламенем. Не обошлось и без трагедии. Один из курсантов, видимо, в спешке, сунул в огонь бомбу с несработавшим взрывателем. В результате – взрыв. Брызги раскаленного термита разлетелись вокруг, попали в лицо курсанта и выжгли ему глаза. Так печально кончился для него этот «завтрак».

На следующий день полеты были прекращены, и мы вновь начали готовиться к перебазированию школы за Волгу. Это был июнь 1942 года. Немцы начали свое летнее наступление на Сталинград, и Борисоглебск оказался прифронтовым городом. Школа начала эвакуацию на восток. Нас же, 8 курсантов, успевших вылететь на ЛаГГ-3, приказано было отправить в запасной авиационный полк, находившийся в г. Арзамасе. Мы оказались в странном положении: летную программу мы не выполнили, экзаменов не сдали, воинские звания сержантов нам не присвоили, но со школой мы расстались как ее выпускники. Впрочем, в то время на такие юридические тонкости внимания особого не обращали. Так мы и убыли: то ли курсанты, то ли красноармейцы, но с гордым званием летчиков-истребителей, пилотов самолетов ЛаГГ-3.

В запасном полку нас встретили неприветливо. Там понимали, какую обузу накладывает на них прибытие необученных курсантов. Необходимо было почти заново обучить 8 едва держащихся в воздухе летчиков. Но и не выполнить приказ командования было нельзя. Летных документов у нас не было, поэтому командование запасного полка знакомство с нами начало с установления достигнутого нами уровня подготовки. Нас собрали в класс и стали спрашивать о налете. Старший нашей группы имел 8 часов налета и около 40 полетов. Спрошенные второй, третий, четвертый из нашей группы имели по 5—6 часов и от 20 до 30 полетов. Курсант Гринько сказал, что у него только один полет с налетом 10 минут. Командир эскадрильи, опрашивавший нас, с недоумением посмотрел на него и, пробормотав что-то вроде «у нас не школа», сказал, что его обучать не будут и ему придется отправиться обратно в школу. У шестого и седьмого налет оказался в пределах допустимого, и они были зачислены. Оставался один я. У меня было два полета, и я уже чувствовал себя отправленным обратно в школу. Это подтолкнуло меня мысленно прибавить к двойке нолик, и когда командир эскадрильи спросил меня, сколько я налетал, я ответил, что у меня 20 полетов и два часа налета. Ребята взглянули на меня, но привычка к взаимовыручке не подвела. Командир подумал, поколебался, но все-таки сказал: «Хорошо, попробуем, посмотрим, как будешь летать».