Против «мессеров» и «сейбров»

На другой день уже в 7 часов утра мы стояли на Болотной площади. Был довольно сильный мороз, и холод пронизывал нас, в наших шинелях и ботинках. В 9 часов мы уже были на Красной площади и стояли справа, почти у угла Мавзолея, поэтому все происходило перед нами как на ладони. Мы стояли уже довольно долго и успели порядком замерзнуть, когда показалась похоронная процессия. Впереди медленно двигался катафалк, на котором стоял гроб. Сзади шли члены Политбюро и правительства вместе с родственниками. Запомнилось, что все шли молча, со скорбным выражением лиц, лишь Светлана переговаривалась о чем-то с шедшей рядом подругой.

Начался траурный митинг. Все выступающие говорили об огромной утрате, клялись продолжить дело Ленина—Сталина. Затем тело Сталина стали вносить в Мавзолей. Грянули артиллерийские залпы, и вот отдаются последние почести – прохождение по Красной площади парадных колонн Московского гарнизона и военных академий. Сначала мы шли, не чувствуя ног – так они замерзли. Но понемногу ноги отошли, и от Исторического музея мы шли уже полным парадном шагом. Это была наша последняя почесть Вождю, сделавшему советскую страну великой. Мы даже не могли и предполагать, что будет в дальнейшем!

После возвращения в Монино жизнь пошла прежним порядком. Ежедневные занятия, обязательный первомайский парад... Но приближалось лето – время летной тренировки. Наш курс был очень большой (более двухсот человек), а ведь были еще и старшие курсы! А в Академии имелась лишь одна учебная эскадрилья в составе десятка учебных и боевых самолетов. В таких условиях, как ни прикидывай, а большинство из нас все равно не сделают и одного полета. Хороши будут выпускники Академии, когда, придя в части, их начнут провозить и допускать к полетам как молодых летчиков!

Самые активные из нас начали ходить в партийное бюро, требуя внеочередного партийного собрания. Но и оно ничего не решило. Все руководство Академии ссылалось на объективные причины. Тогда было написано письмо в Центральный Комитет. Не знаю, помогло ли оно, но начальник Академии обратился к главнокомандующему ВВС маршалу авиации Вершинину, и тот разрешил посылать на летную стажировку слушателей в прежние летные части, то есть в те, откуда они прибыли. Так я снова попал в свою 324-ю истребительную авиадивизию.

Дивизией по-прежнему командовал Иван Никитович Кожедуб. Он принял меня, расспросил о учебе, но сказал, что в Воротынске, где располагался мой 176-й гвардейский полк, очень сложно с жильем. Там мне будет трудно найти свободную комнату, а вот в 196-м полку условия гораздо лучше. Летчики живут в домиках, и мне командир найдет комнату. Между прочим, Кожедуб сообщил мне, что прежний командир полка Евгений Пепеляев был назначен командиром дивизии в Орле, и сейчас 196-м полком командует Алексей Митусов – очень внимательный и отзывчивый человек.

Митусова я хорошо знал. В этом полку у меня было много старых знакомых, поэтому, хоть мне и хотелось полетать в старом полку, но отказываться было нельзя. На другой день я уже прибыл в полк и докладывал Митусову о своем прибытии. Меня встретили приветливо, почти все командиры эскадрилий были на местах. Особенно приветливо меня встретил мой старый знакомый Борис Бокач. Он командовал эскадрильей, участвовал в воздушных парадах и вообще был прирожденным авиатором. Кстати, его сын также пошел по стопам отца и, став летчиком, продолжал его дело.

Дни летной тренировки пролетели быстро, и со словами глубокой благодарности я распрощался с полком и убыл в Монино. Мог ли я знать, что, не побывав в своем полку, не встретившись с однополчанами, я больше не увижу многих из них? Жизнь не всегда бывает ласковой, чаще наоборот. Мой командир Вишняков вскоре убыл советником в Болгарию. Там во время полетов на учебно-боевом самолете УТИ МиГ-15 то ли из-за неисправности замков фонаря кабины пилота, то ли из-за их незакрытия, но фонарь кабины слетел. Обычно фонарь улетает вверх и не наносит никаких повреждений летчику. Здесь же он слетел в сторону и ударил по голове летчика, размозжив ее. Вишняков погиб сразу...