Против правил (сборник)

Но это не те люди, мимо которых стоит пройти, как проходили писатель Булгаков и профессор Преображенский, брезгливо сторонясь, жестоко, возможно и справедливо, издеваясь. Это – люди, имеющие право на жизнь и счастье. Потому-то для Стратановского равно ущербны и Преображенский, и Шариков. Он сформирован культурой революции, назовем чудовище его настоящим именем: коммунистической культурой. Именно поэтому он очень хорошо почувствовал осознанно фашистский, расистский смысл гениального «Собачьего сердца».

Есть люди, которым и надо жить на помойке, в грязи, на свалке, там их место – вот точка зрения и Булгакова, и выдуманного Булгаковым Преображенского. Для Стратановского эта точка зрения так же ущербна, как и хамство Швондера-Шарикова. Зато он видит удивительный результат встречи-столкновения Швондера-Шарикова-Преображенского. Их внуки оказываются творцами андерграундной культуры, культуры странного бунта. С бунтом у Стратановского, ей-ей, непростые отношения.

Да, беспощадным,
                      но не бессмысленным вовсе
Был русский бунт.
И какая была б безнадега,
Если б все мужики
                      как Савельич любили сердечно
Ихних жизней хозяев

Решиться на тихий спор с Пушкиным, возразить его афоризму вежливым уточнением, рискнуть напороться на презрительное: «Ну что это за конспект школьного сочинения на тему: “Чем плох Савельич и чем хорош Пугачев?”», противопоставить жесткому, лапидарному, как приговор, «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный» стиль розановской бормочущей записки, фрагмент, отрывок, осколок – в этом весь Стратановский.

Он – поэт отрывка, обломка, осколка, части, фрагмента. Сергей Стратановский согласился на роль части, фрагмента во всем – и в стихе, и в поэтической стратиграфии. Его не вычленить из той культуры, что создавалась «потомками Швондера, Шарикова и Преображенского». Он – часть этой культуры, созданной потомками тех, кто поднялся вверх благодаря социальной катастрофе, и потомками тех, кого социальный взрыв сбросил вниз. Этой двусторонней направленности катастрофы он не забывает.

Потому, наверное, он так чуток к парадоксальной ситуации современного государственного капитализма в России, потому он так умело и жестко вписывает его в историю социальных потрясений страны:

Есть на Ленинском проспекте
Ресторан «Обломов».
За стеклянными дверями
Сбитнем, квасом, пирогами
Угощающий всегда.
Посетите, господа

Тут же рядом на проспекте

Зал дворянства областного.
Крепостной оркестр снова
Там играет как тогда.
Заходите, господа

А на улице соседней

Есть и церковка Христова
Там Ульянова-младенца,
В медальоне в виде сердца,
Личико лежит, со свечкой рядом
На лоточке у входа

Две первые строчки, ставящие рядом Ленина и Обломова, отсылка к известной шутке Николая Бердяева: «Россию погубили два Ильича: Владимир Ильич Ленин и Илья Ильич Обломов». Поэт культуры, Стратановский не просто соединяет эти имена. Он их сталкивает, напоминает, что погубило страну: разрушительная энергия одного и абсолютная апатия, абулия, попросту всепоглощающая лень другого. Неуместность названия «Обломов» на проспекте Ленина становится куда как уместна.

Неуместность, оксюморонность возрастают крещендо. «Зал областного дворянства на Ленинском проспекте» – это уже сатирическая поэма в одной строке. Стратановский прочерчивает вектор времени – реставрация так реставрация, господа. Вот и крепостной оркестр, но если уж вы хотите такого возрождения, то будьте покойны: возрожденный мертвец – существо очень беспокойное и очень опасное.

Христова церковь, на лоточке возле входа которой продают медальон с личиком младенца Ульянова, – пик, вершина нелепицы. По ленинским приказам рушили церкви и расстреливали попов. Это еще большая нелепица, чем «областное дворянство», но это в большей степени неуместная уместность, чем сопряжение двух Ильичей, погубивших Россию. Потому что церковь – дом бедных, потому что коммунистический, революционный дух христианства, увы, неистребим. Это же не Ленин и не Маркс обронили между делом насчет богатого, которому так же трудно войти в Царствие Небесное, как верблюду в игольное ушко.