Против правил (сборник)

На ладье лебединой,
По реке долгой, длинной,
           на север, лесами обильный,
Русский князь – витязь сильный —
К Вяйнямёйнену старому
           приплыл со своей дружиной.
И сказал русский князь:
«Помоги нам, кудесник старый,
Бьют нас татары,
           жгут наши села и нивы,
Города разоряют,
           лучших людей в плен уводят…
И мы просим тебя, заклинатель старый,
Послужи нам силой своей волшебной,
Знаю, можешь ты словом мощным
Мор наслать на народ искони враждебный».

И ответил ему Вяйнемёйнен старый:

«Слово лечит, а не губит,
           слово строит, а не рушит.
Словом я ковал железо, словом я ладью построил,
Но убить не смеет слово
           никого на целом свете.
Я пойду к тебе на службу, русский князь,
Только воином обычным в твое войско,
Ибо сила моя тяжела мне стала,
И хочу сойти я к смерти,
           к Туонелы водам черным».

«Жаль», – ответил ему русский князь.

Это из новой книги Стратановского «Оживление бубна», собрания легенд и мифов чуть ли не всех народов России, за исключением русского. В русское море у него сливаются не славянские ручьи, но азиатские, лесные, степные, финно-угорские, тюркские реки. Продлевая метафору, скажем – не реки, но океан. Россию, ее бессловесную, подспудную культуру питает побежденное, но не уничтоженное язычество давным-давно покоренных народов – вот тема «Оживления бубна». Оно, это язычество, приобретает странно-христианские черты, именно потому, что оно – побеждено. Оно – слабо. Тогда как в победившем христианстве обнаруживаются жестокие, языческие черты. Ибо христианство – религия слабых, преследуемых, гонимых, побежденных, а не победителей; религия бедных катакомб, а не богатых храмов:

Корнелапые чудища,
                      с говорящей листвой,
                      сердцем бьющимся —
                      вот человекодеревья.

Не осталось их ныне:

                      переродились иные,
Стали просто деревьями,
                      а другие – из леса в кочевья
Ночью тайно ушли
                      от неверных людей, что крестились
В чужеземную веру.

Но осталась в лесу

                      не ушедшая с ними рябина,
Потому что любила
                      молодца из деревни, охотника.
Ну а он испугался.
В церковь пошел он, к попу,
                      рассказал про бесовское дерево.
Разъярился наш поп
                      и велел изрубить топором
Эту нечисть лесную.

Криком кричала она,

                      и до сих пор этот крик
Ночью слышен бывает

Убитое – живо. Чем более оно убито, тем более оно – живо. Оно вошло в душевный состав убийц. Это – давняя, пугающая тема Стратановского. Тема изгнанных, уничтоженных богов, которые остались – неназываемые, неназванные, но уже непобедимые:

Истреблением племени
Вечно враждебного
                      мы запятнали свой путь
Сквозь века и народы

И вот теперь наши внуки

                      на высотах, навеки утративших
Имена изначальные,
                      поклоняются ночью, таясь,
Их богам, воскресающим каждую ночь

Тоже, знаете ли, сюжетный поворот, все равно как в стихотворении о русском князе и финском колдуне последняя фраза. Она волит некоего продолжения, которое каждый длит в меру своего душевного склада. Кому представится, что князь убьет колдуна – кто его знает, может, враги уговорят старичка применить сверхоружие? Кто вообразит себе князя, разворачивающего коня, – не вышло… А кому-то придет в голову, что князь махнет рукой: «Ладно, иди добровольцем в ряды моих войск»… Во всех случаях современное вежливое «жаль» в устах древнерусского воина – уместная неуместность – собственное клеймо поэта.