Против течения

«Ну, валяйте, расковывайте», — сказал он. Втроём они зашли в соседнюю с нашей палатку супругов Б., так что происходящее в ней я могла хорошо слышать. Адепты кричали, ругали, обзывали его, пели мантры, советские песни, плясали. От происходящего содрогалась и их, и даже наша палатка. Всё это продолжалось более получаса. Наконец слышу спокойный голос Юры: «Да, бросьте, ребята, вы уже вспотели, ещё Кондратий хватит». А должен был бы тоже вскочить и пуститься в пляс, запеть мантру или завопить истошно. Шарлатанство, я думаю, он чувствовал прекрасно и даже до нашей совместной поездки с агни-йогами. Но настроение и внутреннее его состояние после самостоятельных и серьёзных экспериментов над собой с голоданиями и диетами стало таковым, что нужно было срочно бежать куда глаза глядят с насиженного болезнями места. Помогло движение, взгляд со стороны, общение с этими, на первый взгляд, странными людьми. Что касается путешествия, об этом можно прочесть у Ю. Морозова в «Подземном блюзе» и у меня во «Вратах».

Юра мог быть раздражительным. Больше всего его огорчало, когда ему мешали сочинять и записываться. Не удалось, например, выкроить времени на студии для своих дел, а если всё происходило дома, то мог «достать» какой-нибудь сосед сверху, сбоку или снизу, затеявший в выходной день ремонт или подвеску люстры. Юра начинал громко возмущаться: «Кульки проклятые, постукиватели! Не хрен им делать…» Кого Юра называл «кульками»? — Людей, достигших определённой формы фигуры, напоминавшей кулёк с сахарным песком. А вообще в целом — совковых обывателей, «кульков» на ножках, увешанных авоськами, людей, лишённых всякой жизненной и интеллектуальной привлекательности.

Вспоминается один очень характерный случай. Летом мы обычно с палаткой, рюкзаками отправлялись в Крым, но в 1979 г по чьей-то рекомендации соблазнились поездкой в село Прохоровку на берегу Днепра Мы нашли прекрасное, уединённое место на побережье. Юра поставил палатку, мы набили матрац сеном, сделали постель. Юра развёл костёр, а я стала готовить овощи для варки супа. И вдруг, о, ужас! В 2–3 метрах от нас два парня ставят палатку и при этом врубают на полную громкость транзисторный приёмник. Тут у Юры посыпались не только «ё-моё», но и весь русский ассортимент ругательств. Он тут же затоптал костёр, снял и сложил палатку. Вещи и продукты закинули в найденный нами для «стола» ящик, и, взяв свободными руками края нашего матраца, двинулись на поиск новой стоянки. Есть слайд, запечатлевший нас во время этого нервного перехода. Юрин фотоаппарат «Смена» снимал и на автоспуске. Он бесперебойно служил нам до 1980 года, когда Юра в благородном порыве зачем-то подарил его армянскому мальчику Лернику из деревни Цахкашат, сыну хорошего человека Мартына Мнацаканяна, помогавшего нашей команде с продуктами и разными житейскими проблемами в горах Армении.

Когда ничего не отвлекало, Юра буквально утопал в работе, будь то запись на студии, писательский труд, починка собственной аппаратуры или даже важные домашние дела. Всё делал спокойно, внимательно, сосредоточенно. Печатать с его рукописного текста было легко. Почерк ясный, ровный уверенный.

Бытовых конфликтов с людьми не помню, разве только единственный случай с соседской собачкой, болонкой, которая вдруг надумала на лестничной площадке ухватиться зубами за его штанину брюк. Юра легонько стукнул её своей полупустой полевой сумкой. А соседка, идущая с собачкой на прогулку, стала скандально орать, что у неё есть связи в милиции и она найдёт на него управу. Но собака убежала вниз, а пыл соседки погас, как и загорелся. Мы продолжали мирно здороваться с соседями по лестничной площадке, а они снами.

Меня Юра часто ругал за какую-нибудь халтуру — ошибки в тексте, неэкономность в хозяйстве, неправильные пропорции и перспектива на рисунках и пр. Я старалась измениться, быть внимательнее, делать всё так же хорошо, как и он. Иногда удавалось.

Юра не любил поддерживать родственные отношения ни со своими, ни с моими родственниками. Переписывался только с матерью. А были ещё многочисленные родственники в Омске. В отношениях с матерью не чувствовалось настоящей теплоты. Она раздражала его приверженностью ко всем обывательским стандартам. Они совсем по-разному представляли жизнь, её смысл и своё место в ней. Но если Юра чувствовал в человеке талант, искру Божью, как он говорил, с таким человеком ему хотелось общаться, поддерживать отношения. Таким на первых порах был, например, Тагир. Но как только тот стал, как все, Юра потерял к нему всякий интерес.

Близких друзей, с которыми бы Юра дружил в полном смысле этого слова, делился сокровенными переживаниями, раскрывал душу — не было. Были приятели, коллеги, музыканты, которых он уважал, интересовался их профессиональным мнением. Но это «многие»… Самодостаточность характерна для Юры на всём жизненном пути.