Против течения

Кажется, прошёл месяц. Провёл я его безобразно. Забросил книги, мучил гитару, а играть не хотелось. Проблемы психической культуры отодвинулись куда-то в глубь комнаты, и я не пытался их отыскивать. Я отдался бродившей во мне тоске по тому чувству, которое охватило меня в автобусе, подскакивающем на перекрёстках города. Мне хотелось встретить Её и убедиться, что вовсе Её мне не не хватало. А может быть, я обнял бы её, как только умею. Я даже искал её, наплевав на теорию, выдвинутую, конечно, моей ленью, что мы непременно встретимся, только для этого не нужно чрезмерных усилий и паники. Дня четыре я стоял на остановке, на которой она сошла, и заглядывал в лица всем, кто носил женскую одежду. Я целых две ночи представлял её зубы, как один из них начинает болеть, и она идёт в поликлинику, в которой я просидел два дня, ожидая её. Но даже слабое место цивилизованных людей — зубы — не помогло. Они у неё не болели. А может быть, она уехала? И вот вопреки всему — всякому смыслу и бессмыслию я встретился с ней на мосту через канал, на том самом месте, где месяц назад упал человек, согнувшийся буквой Г. Я три раза произнёс про себя собственно измышлённое заклинание: «Благо и благо»… и не подошёл к ней. Это доставляло мне перевитое болью наслаждение. То, что она была красива, я забыл, но теперь этого нельзя было не видеть, и болезненное наслаждение ещё гуще плескалось во всём моём теле.

Как и месяц назад, дул ветер. По бурой воде канала дрызгал мелкий дождичек, и я, сложившись в неуклюжую фигуру, словно сыщик, следовал за ней. Идти было недолго. Она вошла в дверь дома, окнами выходящего на канал, почти у того места, где я размышлял месяц назад о ней. И я чувствовал, что становлюсь суеверным. Пятясь задом, я через мост вернулся назад, и, пройдя по другой стороне канала и остановившись напротив её дома, оттуда смотрел на дверь, в которую она вошла. Войти туда и всё разрушить? Ха! Я не настолько был самоуверен теперь. Где гарантия, что я не увижу опять пыльные занавески, ободранные обои, смутившую меня своим смыслом картину на стене. Лучше я подожду здесь. Мне даже казалось, что в этих событиях участвует кто-то третий, препятствующий нашей встрече. А может быть, моя любовь к этой девушке становится извращением? Я чувствовал и это, но не сдвигался с места.

В этот день она из дома не выходила. К вечеру я даже заволновался, но потом решил, что на один день встреч довольно. В течение его за окнами дома, в котором она исчезла, мелькали лица и руки, открывающие и захлопывающие форточки. Один мужчина с тощим и вострым лицом в течение часа даже разглядывал меня, вероятно, страшно удивляясь тому, как это можно в такую чрезмерно собачью погоду столько торчать на улице. Может быть, даже жильцы дома забеспокоились бы, если б не чудо двадцатого века — телевизор. Кто сегодня может устоять перед его плоской, синей рожей? Только идиоты и пишущие плохие стихи поэты. Итак, телевизоры спасли меня от трёх десятков лиц в окнах, и я до часу ночи смотрел на двери её дома.

Утром следующего дня я, запыхавшись, мчался вдоль канала и всхлипывал на бегу от ожидающей меня радости. Её дверь. Я ласкал её взглядом и даже не особенно хотел, чтобы вышла она. Эта волшебная дверь одним своим движением могла подарить мне такую груду совершенства жизни, что я мог бы исчезнуть в ней. Раствориться. Но как не мила мне была её дверь, я стал думать о ней. Как её зовут? Впрочем, тут наплывал настолько густой мрак, что я оставил этот вопрос. Все женские имена в созвучии с ней казались мне хохотом насекомых. Они были или ничто, или что-то жалкое. После часа подобных размышлений я пришёл к выводу, что, по-видимому, её не назвали никак. Забыли и всё. В час дня двери качнулись, и из них вышел мужчина в пальто с поднятым воротником. Я сначала не обратил на него особого внимания. Потом потянулся за ним взглядом и вспомнил что-то настолько далёкое, что, может, даже это было и не со мной. Но, нет, это было и это была Одесса.