Против течения

В памяти осталась комната без дверей и сырые от ветра занавески на окнах. Ветер налетал с огромного, как море, озера. Оно было пресным, но от капель воды на одежде оставались белые разводы. Вокруг лежала пустыня — песок, перемешанный с безвкусной солью. Были вечера, когда тяжёлая чугунная скамейка стояла в воде, и на ней двое целовали одну женскую фигуру. Один целовал её ноги, другой — губы и грудь. Потом я понимал, что находился там всё-таки один. А второй — я сам, который отбегал на несколько шагов, смотрел на целующихся со стороны и бежал обратно. Но мы были слишком молодыми тогда, и не знали, как справиться с переполнявшей нас любовью. На берегу озера мы встали на колени, связав левые руки её лентой. Щепкой я выковырял в земле маленькую ямку и достал лезвие бритвы. Она закрыла глаза, а я, внимательно глядя на её кожу, два раза ударил бритвой по нашим рукам. Кровь стекала по рукам и уходила в землю, как и наша любовь. Шумело озеро, и мы целовались с ней, словно в предсмертной тоске, и казалось, кровь текла по нашим губам. Этот пот, капающий теперь с моих щёк и лба и уходящий в землю, был как кровь. В ушах шумело то ли солнце, то ли озеро. Я засучил рукав пальто и смотрел на руку. Шрамы от двух ударов бритвы остались, но я почти не вспоминал о них. Это было слишком глупо. Почему я вспомнил об этом сейчас, не знаю, но мне стало легче. Я уже не скрипел зубами, а думал о бесконечном ритме любви и смерти. Маленькая ямка на берегу озера с пропадающими в ней каплями крови превратилась в яму, сожравшую мою вечную невесту. Смутная, туманная близость к тайне началась там, на берегу, и рельефная чёткость ада, когда всего лишь только прикоснулся я к фате.

В испуге я стоял перед дымящейся долиной мрака и бредил, как в каком-то новом облике она и я узнаем мы друг друга и соединимся в одно и наконец-то целое отныне существо. И красками земли и неба переливаться будем, жизни ощущая красоту. И словно путник в заснеженном поле, вокруг леса чернеют, у ворот стою. На день пути ни звука, ни души, и лишь вдали светлеет жалкой маковкой церквушка.

Я руку поднял и ударил в грудь железную ворот. Назад дорогу замело, а впереди что будет, разве кто-нибудь полёт пера в пространстве знает?

Падение

Дальше жизнь продолжалась двойственно. Я довольно хорошо ориентировался в происходящем вокруг, это меня мало трогало теперь. Во лбу моём как будто образовалась трещина, в которую задувал ветер, впервые подувший там, на канале. И его гуденье решало для меня всё. Зима только начиналась. На улицах города становилось темно и сыро.

Это был удивительный город. Когда светило солнце, он светлел сам, и даже зелень его медных и бронзовых статуй, во множестве охраняющих город от призраков, с давних пор населяющих его, казалась жизнерадостной. Если же небо заплавлялось тучами и дождь, словно сумасшедший, затягивал одну и ту же песню, город становился чудовищем. Он давил на воображение и чувства, вызывал галлюцинации и насморк. Зимним утром в городе нелегко было оторваться от постели и выйти на улицу.

С большой высоты он напоминал мне мишень. Тёмное пятно старых домов в центре, окружённое белым пространством новых кварталов. Да, это действительно была мишень для дождей и туманов. Часто во время осеннего разгула мокроты, проезжая по городу из одного конца в другой, я замечал, что в центре лило как будто больше, чем на окраине, а туман, прилипший к знакомым более чем двести лет стенам, явно был гуще окраинного.