Против течения

Две комнаты — Эла и его собственная, напротив через коридор, — напоминали музейную экспозицию: афиши концертов Филлмор Вест,[3] антикварный стереопроигрыватель и пачка виниловых пластинок, цветастые рубашки и брюки клеш, разбросанные по углам, кальян на столике, макраме на стенах, душный аромат сожженных ночью благовоний. Ракман шарил в вещах, затерявшись в ностальгических грезах. Порой находки из той древней эпохи едва не заставляли его прослезиться. «Учение дона Хуана»,[4] «Белый альбом»,[5] «Каталог всей Земли»[6] — его собственные экземпляры. У него до сих пор где-то валяется книга Кастанеды — он ясно помнил пятно от пива на обложке. Он заглянул в ящик стола, где Эл хранил траву, набрал щепотку, понюхал, улыбнулся и стряхнул обратно. Ракман уже много лет вообще не курил. Десятки лет.

Он провел ладонью по щеке. Щетина начинала беспокоить его. Ракман не брился со вчерашнего утра — по своему личному времени. Впрочем, он знал, что в ванной найдется бритва — ясно помнил, что оставил ее там после того, как начал отращивать бороду, — и верно, вот и его старая «Норелко» с тремя головками. С выбритыми щеками он почувствовал себя лучше. Бритву Ракман засунул в карман — он не сомневался, что она ему еще пригодится. Потом он забеспокоился, не припарковался ли в неположенном месте. В Беркли всегда было строго насчет этого. За убийство президента можно было отделаться шестимесячным сроком, но помоги вам Бог, если вашу машину утащат эвакуаторы. А без машины Ракману придется еще хуже. Машина была единственной ниточкой, связывавшей его с оставленным позади миром, его капсулой времени, его единственным пристанищем.

Машина находилась там, где он ее бросил. Но Ракман опасался оставлять ее надолго. Вдруг при следующем временном сдвиге она ускользнет от него? Он забрался внутрь и решил в ней дождаться свидания с Элом в обеденный перерыв. Однако, хотя утро только начиналось, он ощутил сонливость и задремал. Проснувшись, Ракман увидел, что за окном темно. Должно быть, проспал весь день. Часы на приборной доске уверяли, что сейчас 1.15 дня, но что толку, это ничего не значит. Возможно, вечер только начался, и, раз уж он опоздал на ланч с Элом, они смогут вместе поужинать.

По дороге к книжному магазину он не уставал удивляться странному виду прохожих: дикие бороды, яркие всклокоченные волосы, пестрые одежки. Ракман начал понимать, как неловко будет признаться Элу, что он дошел до торговли автомобилями. Он собирался стать адвокатам, отстаивающим гражданские права в громких делах, или, может быть, государственным защитником,[7] или расследовать нарушения закона корпорациями. В те времена все лелеяли такие благородные замыслы. Никому не приходило в голову заняться торговлей.

Потом он сообразил, что не обязательно рассказывать Элу, чем он зарабатывает на жизнь. История получилась бы долгой и для Эла неинтересной. Элу все равно, чем он там торгует. Эла потряс сам факт — что этим утром на него свалился из будущего его бывший сосед по квартире Фил Ракман.

Войдя в магазин, Ракман сразу увидел Эла у кассы. Но, помахав ему рукой, наткнулся на непонимающий взгляд.

— Прости, что не пришел на ланч, как договаривались. Я просто вырубился, Эл. Понимаешь, у меня выдался довольно трудный денек.

Эл явно не узнавал его.

— Сэр? Тут какое-то недоразумение.

— Эл Мортенсон? Живешь на Дана-стрит?

— Да, я Эл Мортенсон. Только живу я в Боулс-холле. Боулс-холлом называлось общежитие для старшекурсников в кампусе. Этот Эл еще не окончил колледжа.

Теперь Ракман заметил, что и выглядит он иначе. Стрижка короче, аккуратнее, открывает лоб. А борода заметно длиннее, падает на грудь, скрывая амулет с символом мира. Подстричься днем он мог, но отрастить лишних четыре дюйма бороды никак не успел бы.

На стойке у кассы лежала пачка газет. «Нью-Йорк таймс». Ракман бросил взгляд на верхний лист. 10 ноября 1971 года.

«Я не день проспал, — подумал Ракман, — а весь 1972 год. Мы с Элом сняли квартирку на Дана-стрит после выпуска, в июне семьдесят второго».

Заметив его замешательство, неизменно готовый прийти на помощь Эл участливо спросил:

— А вы не мистер Чесли? Отец Бада Чесли?

Бад Чесли был их однокурсником — широкоплечий, спортивного сложения верзила. Единственное, что вспомнил о нем Ракман, — он был в числе тех шестерых студентов, которые поддерживали войну во Вьетнаме. Да еще, кажется, на старшем курсе Эл жил с Чесли в одной комнате общежития — с Ракманом они тогда еще не познакомились.

— Нет, — с трудом выговорил Ракман. — Я не мистер Чесли. Извиняюсь за беспокойство.